Он посмотрел на Женю усталым, совершенно не детским взглядом и спокойно кивнул:

– Мы знаем.

– Чай с конфетками! – фальшиво пискнула Женя. – Папу тоже сейчас позовем.

– Нет, он спит, не буди, не надо, – затараторила Тася.

…Пошла за ним, но Даня и вправду спал: на спине, в одежде, на застеленной кровати. Это было странно: обычно днем его невозможно было уговорить полежать, даже когда он болел. И на спине ненавидел спать. Она наклонилась и осторожно коснулась губами его лба – не горячий. Скорее наоборот. Какой-то слишком холодный. Как будто она поцеловала кусок пластмассы.

Как будто он неживой.

Но он дышал, конечно: грудь поднималась и опускалась ритмично. Она открыла настежь окно: в комнате густо пахло не успевшей подсохнуть краской. Ремонт в их спальне был уже, можно сказать, завершен. Она заметила, что Даня докрасил те места, на которые не хватило Medieval Red Wine. Свою спальню они вместе с Тасей назвали рубиновым залом.

Стены цвета рубинов.

цвета крови

Стены цвета вина, которое пьют из старинного кубка.

эти кубки бывают, кажется, в форме черепа

Дурнота подступила к горлу кисло-едким ошметком. Что-то было неправильно, неестественно и в самой комнате, и в спящем в ней человеке. Из-за этого путались мысли и укачивало, как на серпантине. Словно легкая асимметрия, едва заметное нарушение пропорций. Голова занимает чуть меньше места на цветастой подушке, чем ты ожидаешь. Кисть, расслабленная во сне, должна бы свисать немного иначе. Указательный палец не может быть вровень с мизинцем, на рисунке это бы было ошибкой… Указательный палец должен быть немного отставлен, он как бы продолжает ладонь. И все тени… о Господи, неправильно лежащие тени. Они все должны быть чуть короче, и угол неверный…

Женя плотно закрыла глаза. Не бывает. Так не бывает. Это просто от нервов. Нарушение зрения. Сейчас все пройдет.

И действительно, когда открыла глаза, полегчало. Все нормально. Тени как тени. Пальцы как пальцы. Может быть, они все-таки зря остановились на этом винно-багровом цвете. Слишком он агрессивный, кричащий. Раздражает зрительный нерв.

Она чмокнула Даню в щеку (обыкновенная, очень даже теплая щека!) и вернулась на кухню к детям.

Виноградов и Тася сидели за столом молча и старательно не смотрели друг на друга. В идиотских чашках с котятами (Тася выклянчила год назад в магазине) остывал пахнущий половой тряпкой чай. Вроде только с утра заварила, и был такой ароматный, а теперь – как будто неделя этой заварке…

Тася крепко прижимала к животу «Споки», как будто защищая от какой-то угрозы. Виноградов равнодушно пожирал «коровок» из хрустящего пластикового пакета. На столе справа от себя он положил три развернутых конфеты, к которым не прикасался. Вероятно, для «друга».

– Даня спит. Будем пить чай без него, – сообщила Женя.

– Он не шпит, – Виноградов тискал во рту бежевую сахарную мякоть «коровки». – Его прошто нет.

– Бред! – взвизгнула Тася и замахнулась на Виноградова костлявой тоненькой ручкой. – Мой папа есть!

– Давай мы просто покажем Коле нашего папу, – примирительно встряла Женя. Она жалела, что притащила этого шизофреника, или кто он там, в дом.

– Нет! – взвизгнула Тася еще пронзительней. – Не будем показывать! Ему здесь не зоопарк!

Виноградов улыбался жуткой дебильной улыбкой. В уголках его рта застыл янтарный конфетный сироп.

– И твоего папы нет. И никакого за́мка здесь нет. Егорка знает, в какую игру ты играешь…

– Уходи! Уходи! Уходи! – заскулила Тася. – Мама, выгони их отсюда! Пусть они оба уйдут!

– Егорка хочет спеть вам песню про фей, – заявил Виноградов. – Каждая фея обнимет сестё-о-о-р, – загундосил он. – Вместе они разведу-ут костё-о-о-р, вместе в котле приготовят еду-у, вместе веночки сплету-ут в саду-у-у, вместе купаться пойду-ут в пруду-у-у… – Он пел, старательно вытягивая грязные губы в трубочку. – …Но пятую фею попутает бе-е-ес, четвертая фея спрячется в ле-е-ес, третья фея притаится в саду-у-у, вторая фея почует беду-у-у, а первую утопят в пруду-у-у, пятую фею попутает бе-е-ес, четвертая фея спрячется в ле-е-ес, третья укроется в чугунном котле-е-е, а вторую вздернут в петле-е-е…

– Ну все, хватит! – Женя стукнула рукой по столу. – Коля. Иди домой.

– Хорошо, – он продолжал улыбаться. – Но Егор ведь еще не успел показать вам, как на самом деле выглядит ваша квартира. Он ведь только начал…

стены цвета засохшей крови и неправильно лежащие тени

– А ну вон пошел! – заорала Женя.

Виноградов перестал улыбаться и прикрыл рукой голову, как будто ожидая удара.

– Я сначала должен позвонить бабушке, – прошептал он.

В голове стало горячо от стыда. Испугала больного ребенка. Наорала на него. Истеричка. Злобная сука.

– Извини меня, Коля. Давай, конечно, позвоним бабушке. А ты, Тася, иди пока к себе в комнату.

Тася молча ушла, обнимая «Споки».

– Забери меня, бабушка, – сказал Виноградов в трубку и тихо захныкал.

8

С первых дней использования игровой приставки между ребенком и «Споки» возникает сильная ментальная связь.

Эта связь не вредит вашему чаду, напротив, способствует укреплению физического, умственного и психического здоровья.

Старуха увела его быстро, но это не помогло. Женя дала им с собой горсть «коровок» и яблоко. Она надеялась, что, когда за мальчиком закроется дверь, все снова станет как раньше – как утром, как накануне, сочным и праздничным. Но вот он ушел – а все вокруг так и осталось подпорченным. Как будто над полом пополз холодный сквозняк. Как будто под слоем краски Medieval Red Wine возникла тонкая трещина – едва заметная хрупкая ниточка пустоты, которая скоро оплетет стены сплошной паутиной.

Как будто прозрачная, гладкая пленка счастья, в которую Женя была запеленута, порвалась. И все, что снаружи, оказалось холодным и грубым.

Холодным был дом – она закрыла в спальне окно, но сквозняк никуда не делся.

Холодным был Даня – проснулся в плохом настроении, весь вечер смотрел телевизор, на вопросы отвечал односложно.

Холодной и грубой была их дочь – сидела в своей комнате, закрыв дверь и уткнувшись в «Споки», а когда Женя пришла сказать, что ужин готов, по-хамски окрысилась:

– Вообще-то надо стучать.

– Вообще-то это решаю я, – разозлилась Женя. – Стучать или нет. Я устанавливаю правила в этом доме.

– И папа, – тихо дополнила Тася.

– Да. И папа, – Женя сделала каменное лицо.

– А папа считает, что ко мне в комнату надо стучать.

Женя почувствовала, как волна холодного бешенства прокатилась от живота к голове, захлестнула гортань, а потом глаза – не слезами, а как будто толченой стеклянной крошкой. Покатав на языке и проглотив эти стекла, она сказала противно дрожащим голосом: