Эрика поведала ему всю историю с материнским сундучком.
— И, насколько вам известно, в то время у вашей матери не было никаких связей с Германией?
— Нет. — Эрика покачала головой. — Во всяком случае, никогда ничего не слышала. Правда, в последнее время я прочитала довольно много о Фьельбаке, где выросла моя мать. Это же рядом с норвежской границей, и во время войны многие помогали норвежскому Сопротивлению. Мой дед, например, перевозил в Норвегию какие-то запрещенные грузы. А под конец он переправил в Фьельбаку бойца Сопротивления, за которым охотились немцы. Тот даже жил у нас некоторое время.
— Да-да… Несомненно, контакты были… Были контакты с оккупированной Норвегией… и не только на побережье, не только… — Похоже было, что Оке размышляет вслух. — Знаете, объяснить, как попала эта вещь к вашей матери, мне вряд ли удастся. Могу только сказать, что это не простая медаль. Это так называемый Железный крест — очень высокая награда в нацистской Германии. Ее вручали только за особые заслуги.
— Тогда, может быть, существуют какие-то списки награжденных? — с надеждой спросила Эрика. — Знаменитый «немецкий порядок», ведь он и во время войны никуда не делся, правда?
Оке покачал головой.
— К сожалению, таких списков нет. К тому же это награда высокая, но не редкая. Железный крест первой степени… Во время войны этим орденом были награждены, если не ошибаюсь, четыреста пятьдесят тысяч человек, так что узнать, кому принадлежал именно ваш, боюсь, невозможно…
Эрика огорчилась. Она-то надеялась… но нет. Еще один тупик.
— Что ж, ничего не поделаешь… — В голосе ее прозвучало разочарование.
— Мне очень жаль, — сказал Оке Грунден. Он опять поцеловал ей руку и проводил к выходу. — Хотелось бы вам помочь…
— Ну что вы. — Эрика открыла дверь. — Попробую поискать другие пути. Мне и в самом деле очень хочется узнать, как попал к матери этот орден.
Выйдя на улицу, она остановилась и несколько раз глубоко вдохнула. Наверное, ей никогда не удастся разгадать эту загадку.
Заксенхаузен, 1945 год
Он почти не запомнил переезда — все было как в тумане. Ухо болело и гноилось. Вместе с другими заключенными из Грини его затолкали в переполненный товарный вагон, но тогда он ни о чем не мог думать, кроме невыносимой головной боли. Ему казалось, что голову накачивают горячим воздухом и она вот-вот взорвется. Даже когда ему сказали, что их отправят в Германию, он принял это известие с тупым равнодушием. Пусть так. Он прекрасно понимал, что это значит — все знали, между словами «Германия» и «смерть» стоит знак равенства. Об этом никто не говорил в открытую, но слухи, намеки… Заключенные перешептывались по углам. В Германии их ждет смерть. Немцы назвали их NN-заключенные. Nacht und Nebel. Ночь и туман. Всем был ясен смысл выражения — они должны исчезнуть, как в тумане. Без суда, без следствия. Просто уйти — в ночь и туман. Они были подготовлены к тому, что ждет их на конечной станции.
Но к тому, что их ожидало в действительности, подготовиться было невозможно. Это оказался настоящий ад на земле. Единственное, чего не хватало, — обжигающего ступни адского пламени. Но ад есть ад. Прошло уже несколько недель. Все, чему он ежедневно был свидетелем, преследовало его в ночных кошмарах и наполняло смутным ужасом, когда их поднимали в три часа ночи и гнали на работу. Они вкалывали до девяти вечера каждый день, без отдыха и выходных.
NN-заключенные. На них смотрели как на уже мертвых. Ходячие трупы. В лагерной иерархии они стояли на низшей ступени. Если у тебя красная литера «N» на спине, никаких сомнений в твоей судьбе ни у кого нет. Красный цвет — политзаключенный. У уголовников были зеленые литеры, и в лагере шла постоянная борьба между красными и зелеными. Единственное, что спасало, — скандинавы упрямо держались вместе. Их раскидали по разным баракам, но каждый вечер они встречались и рассказывали друг другу, что произошло за день. Отщипывали кусочки хлеба от дневного рациона, чтобы передать больным соотечественникам. Принцип был один — «Мы должны вернуться». Если не все, то как можно больше. Но принцип принципом, а на практике они недосчитывались кого-то каждый день. Аксель знал многих погибших, но не всех. Далеко не всех.
Он посмотрел на свою руку с лопатой, и она напомнила ему когда-то виденный рентгеновский снимок кисти. Только у него кости были небрежно обтянуты желтой кожей. Он воспользовался тем, что охранник отвернулся, оперся на лопату и немного передохнул. Каждое движение вызывало одышку. Аксель заставлял себя не думать, что именно они роют. Он совершил эту ошибку сразу после прибытия в лагерь и не собирался ее повторять, но зрелище это мерещилось ему каждую ночь вновь и вновь. Груды людей… груды трупов. Изможденные, скелетоподобные тела. Их бросали в ямы как попало. Будто ненужный мусор.
Он старался набирать в лопату как можно больше земли, чтобы не навлечь на себя недовольство охранника.
Работавший рядом заключенный с тихим стоном бессильно опустился на землю. Было совершенно очевидно, что подняться самостоятельно он не сможет. В голове у Акселя промелькнула мысль — подойти и помочь ему встать, но такие мысли никогда не выливались в поступки. Задача была одна — выжить. Выжить, несмотря ни на что, и на это уходили все их силы. Человек выживает в одиночку. Он помнил совет, данный ему немецким политзаключенным. Nie auffallen. Не высовывайся. Не привлекай внимания. Держись в середине строя и опускай голову. Аксель равнодушно проследил, как охранник подошел к упавшему, стащил в яму и спокойно вернулся на место, отряхивая руки. Никаких выстрелов — пули надо экономить. Война идет не так, как планировалось. Зачем стрелять в того, кто уже мертв? Его потом засыплют трупами — и вопрос решен. Если еще жив, то после этого наверняка задохнется.
Аксель отвернулся и всадил лопату в землю. Он уже не думал о доме. Если собираешься выжить, такие мысли надо забыть.
Прошло два дня, а у Эрики все еще было плохое настроение. Она так надеялась узнать хоть что-то об этом проклятом ордене. Патрик тоже ходил мрачный — вопрос о таинственных денежных переводах повис в воздухе. Однако оба не теряли надежду — Патрик рассчитывал на обещание Йорана Фридена прислать отцовские бумаги, а Эрика твердо решила продолжать свои изыскания.
Она собралась поработать, но никак не могла сосредоточиться — слишком много всего крутилось в голове. Эрика потянулась к пакетику с ирисками, но ореховая сладость колы тут же вызвала угрызения совести. Надо с этим кончать. Но в последнее время было так много событий, что она просто не могла отказать себе в маленьком утешении, хотя бы в виде ирисок «Думле». Подумаешь, ей же удалось сбросить несколько килограммов перед свадьбой — благодаря усилию воли. Один раз удалось, значит, и второй удастся. Только надо начать. Но не сегодня.
— Эрика! — донесся снизу голос Патрика. Она поднялась и вышла на лестницу. — Звонила Карин. Они с Людде идут гулять, так что мы с Майей составим им компанию.