Морган не мог понять, почему нормальные люди так боятся слова «смерть». Ведь смерть — это так же, как жизнь, просто определенное состояние организма. И порой состояние смерти представлялось ему гораздо более привлекательным и заманчивым, чем жизнь. Иногда он завидовал девчонке. Она теперь знала разгадку.
Он заставил себя снова сосредоточиться на игре. О смерти Морган мог думать часами, не замечая, как летит время, но эти размышления сбивали ему все расписание.
Эрнст сидел перед Патриком с упрямым выражением на лице и, стараясь не встречаться с ним взглядом, упорно изучал свои ботинки.
— Да отвечай же ты, наконец! — рявкнул Патрик. — Ты принимал звонок из Гётеборга по поводу детской порнографии?
— Да, — угрюмо буркнул Эрнст.
— И почему это сообщение не было доведено до нашего сведения?
В ответ последовало долгое молчание.
— Повторяю, — обратился к нему Патрик тихим голосом, не предвещавшим ничего хорошего. — Почему ты не доложил нам об этом?
— Я не думал, что это важно, — попытался увильнуть Эрнст.
— Не думал, что это важно! — произнес Патрик ледяным тоном и так стукнул по столу, что на нем подпрыгнула клавиатура компьютера.
— Не думал, — повторил Эрнст.
— И почему же не думал?
— Ну, тогда было столько всего другого… И вообще это показалось маловероятным. Такими вещами больше занимаются в крупных городах.
— Перестань нести чепуху, — бросил Патрик, не пытаясь скрыть свое презрение. Он так и не сел за стол и вел разговор стоя. Гнев, казалось, увеличивал его рост сантиметров на десять. — Тебе прекрасно известно, что детская порнография не связана с местоположением. С таким же успехом она встречается и в маленьких населенных пунктах. Так что перестань городить чушь и отвечай ближе к делу. И поверь, тебе, насколько я могу представить, придется очень несладко!
Эрнст поднял взгляд от ботинок и враждебно посмотрел на Патрика, понимая, однако, что дальше тянуть резину нельзя.
— Мне просто показалось, что это маловероятно. Я же его знаю, и мне показалось, что он такими делами не будет заниматься. Поэтому я решил, что гётеборгские сыскари чего-то там напортачили, а теперь, если я вам доложу о звонке, из-за их ошибки пострадает невинный человек. Ты же сам знаешь, как это бывает, — добавил он, бросив злобный взгляд на Патрика. — Потом уже будет поздно, если они через некоторое время позвонят и скажут: «Ах, извините, пожалуйста. У нас тут вышла маленькая промашка. Мы назвали вам одного человечка, так вот забудьте о нем». А человек уже ославлен на всю округу. Вот я и решил обождать немного и посмотреть, как развернутся события.
— Ты решил подождать и посмотреть, как развернутся события! — Патрик от ярости чуть не начал заикаться и с трудом выговаривал слова.
— Ну да. Я считаю, ты и сам понимаешь, что это полная ерунда. Все же знают, какой он заслуженный человек и как много работал с молодежью. Он, знаешь ли, сделал много добра.
— Да плевать я хотел на то, какое он делает добро! Если коллеги из Гётеборга звонят и сообщают, что его имя всплыло в связи с расследованием дела о детской порнографии, мы это проверяем. Это же наша работа, черт побери! И если вы с ним дружки не разлей вода…
— Мы не дружки, — промямлил Эрнст.
— Или знакомые, или не знаю что там еще, это не имеет никакого отношения к делу. Понимаешь ты или нет! Ты не имеешь права решать, расследовать это дело или нет, в зависимости от того, знаком ты или не знаком с этим человеком.
— После стольких лет работы в полиции, как у меня…
Но Патрик не дал ему договорить:
— После стольких лет работы в полиции тебе пора бы уже знать правила! И ты даже не заикнулся ни о чем, когда его имя всплыло в деле об убийстве! Не кажется ли тебе, что тут было самое время сообщить нам эту информацию, а?
Эрнст снова занялся разглядыванием своих ботинок и даже не попытался ответить на вопрос. Патрик со вздохом сел за стол. Сцепив пальцы, он сурово посмотрел на собеседника.
— Что ж, сейчас мы уже ничего поделать не можем. Из Гётеборга нам передали все данные, так что вызовем его для допроса. Только что мы получили разрешение на проведение обыска. Моли бога, чтобы за это время наш клиент не успел ничего проведать и все припрятать. Мельбергу уже доложено о случившемся, и он наверняка захочет с тобой побеседовать.
Эрнст молча поднялся. Он понимал, что совершил, по-видимому, самую непоправимую оплошность за всю свою карьеру. А в его случае это значило немало.
— Мама, если человек обещал не выдавать тайну, как долго ее нужно хранить?
— Не знаю, — ответила Вероника. — Вообще-то тайну нельзя выдавать никогда, так ведь?
— Гмм, — отозвалась Фрида, продолжая водить ложкой в йогурте.
— Не шали с едой, — сделала замечание Вероника и раздраженно вытерла поверхность стола. Потом вдруг замерла с тряпкой в руке и обернулась к дочке:
— А почему ты об этом спрашиваешь?
— Не знаю. — Фрида пожала плечами.
— Ох, знаешь! А ну-ка расскажи, почему ты это спросила?
Вероника села за стол напротив дочери и внимательно посмотрела ей в лицо.
— Но раз секреты нельзя выдавать, то, значит, я не могу ничего рассказывать, так ведь? Но…
— Что «но»? — осторожно подтолкнула Вероника.
— Но если кто-то, кому ты дала какое-то обещание, умер, тогда тоже надо держать слово? А вдруг, если ты скажешь, тот, кто умер, вернется и будет злой-презлой?
— Слушай, голубушка, уж не Сара ли взяла с тебя обещание не выдавать какой-то секрет?
Фрида продолжала крутить ложкой в баночке с йогуртом.
— Мы с тобой уже говорили об этом, и, можешь поверить, мне очень-очень жалко, но Сара уже никогда больше не вернется. Сара на небе и будет там всегда-всегда.
— Всегда-всегда, на веки вечные? Миллионы миллионов лет?
— Да. Миллионы миллионов лет. А что касается тайны, то Сара не рассердится на тебя, если ты расскажешь ее только мне.
— Это точно? — Фрида тревожно взглянула на серое небо за окном кухни.
— Совершенно точно. — Вероника успокаивающим жестом положила ладонь на плечо дочери.
Помолчав немного и обдумав то, что сказала мама, Фрида неуверенно начала:
— Сара ужасно напугалась. Ее напугал противный дядька.
— Противный дядька? Когда это было? — Вероника напряженно ждала, что скажет дочь.
— За день до того, как она улетела на небо.
— Ты точно помнишь, что это было тогда?
Обидевшись, что ей не доверяют, Фрида насупилась:
— Да! Точно. Я уже знаю все дни недели. Я же не маленькая.