И вот теперь наконец люди узнают, как обстоит дело в действительности. Слава богу, полиция ведь не к ней понаехала! Скрестив на груди руки, Лилиан злорадно улыбалась, наблюдая со своего крыльца за спектаклем перед соседским домом.
Когда машина с Каем отъехала, она нехотя отправилась к себе. Сперва она было прикинула, не пойти ли туда, чтобы со всей гражданской ответственностью спросить, из-за чего переполох, но полицейские исчезли за дверью, прежде чем она до этого додумалась, а идти и стучаться она не хотела, чтобы не показаться назойливой.
Снимая башмаки и вешая на крючок куртку, она думала, знает ли Моника о том, что там делается. Может быть, позвонить в библиотеку и сообщить ей новости? Конечно, по-добрососедски. Но не успела она принять решение, как ее мысли прервал голос Стига, позвавший со второго этажа:
— Это ты, Лилиан?
Она пошла наверх.
— Да, дорогой, это я.
— Куда ты ходила?
Стиг жалобно смотрел на вошедшую к нему в спальню жену. Сегодня он выглядел очень слабым, точно жизнь в нем еле теплилась. При мысли о том, что он полностью зависит от ее забот, она почувствовала прилив нежности. Так было и с Шарлоттой, когда та была маленькой. Какое ощущение власти давало ей сознание ответственности за беспомощное живое существо! Этот период был, пожалуй, самым лучшим в ее жизни. По мере того как Шарлотта подрастала, она постепенно ускользала из рук матери. Если бы Лилиан могла, она остановила бы время, чтобы девочка не взрослела. Но чем больше она старалась привязать дочь к себе, тем сильнее этому противилась Шарлотта, и вся любовь и уважение, которые по праву принадлежали ей, совершенно незаслуженно достались отцу. А ведь матерью Шарлотты была она, и ей полагалось первое место в сердце ребенка! Ведь не отец, а она родила дочь и в первые годы давала ей все, что нужно. А затем муж вытеснил ее и стал пожинать плоды чужих трудов, сделал Шарлотту папочкиной дочкой. А когда та уехала от них, он завел речь о разводе, как будто все эти годы семья нужна была только ради Шарлотты.
При этих воспоминаниях Лилиан стала душить злость, и она с трудом заставляла себя улыбаться Стигу. Ему она, по крайней мере, необходима. И отчасти Никласу, хотя он сам и не отдает себе в этом отчета. Шарлотта вообще не ценит своего счастья. Вместо того чтобы радоваться, она все время ворчит на мужа, что он совсем не помогает ей с детьми. Неблагодарность — вот как называется ее поведение! Но и Никлас стал вызывать у Лилиан глубокое разочарование. Прийти домой и рычать на нее, вести разговоры о том, чтобы разъехаться! Но уж она-то знала, откуда эти фокусы! До сих пор она не думала, что он так легко поддается чужому влиянию.
— Какой у тебя сердитый вид! — сказал Стиг, протягивая к ней руку.
Она притворилась, что не заметила его жеста, и принялась подтыкать одеяло.
Стиг всегда принимал сторону Шарлотты, так что она не могла поделиться с ним своими мыслями, а вместо этого сказала:
— У соседей целое нашествие. Перед домом все кишит полицейскими и их машинами. Да уж, мало приятного, скажу я тебе, жить рядом с такими людьми!
Стиг взволнованно приподнялся. От такого усилия он сморщился и схватился за живот, однако лицо его осветилось надеждой:
— Это, наверное, по поводу Сары. Как ты думаешь: они что-то выяснили о ней?
Лилиан раздраженно кивнула:
— Не удивлюсь, если это так. С чего бы еще им устраивать такую кутерьму?
— Как хорошо для Шарлотты и Никласа, если наконец в этом деле будет поставлена точка!
— Конечно. Ты же знаешь, Стиг, как меня это все время мучило. Наконец-то ко мне, может быть, вернется душевный покой.
Тут она все-таки позволила мужу погладить свою руку, и он тем же нежным голосом, каким всегда говорил с ней, ответил:
— Ну конечно же, дорогая! Для тебя, при твоем добром сердце, это было просто ужасное время.
Повернув ее руку, он поцеловал в ладошку.
Она дала ему еще немного подержать себя за руку, затем выдернула ее и сказала бодрым тоном:
— Приятно слышать иногда для разнообразия, что кто-то беспокоится обо мне. Будем надеяться, что мы не ошиблись и Кая забрали из-за Сары.
— А из-за чего еще его могли забрать? — удивился Стиг.
— Ну, не знаю. Я ничего определенного не имела в виду. Но такие люди, как он, способны на что угодно.
— Когда будут похороны? — спросил Стиг, не дав ей закончить.
Лилиан поднялась с кровати, на которой сидела.
— Мы все еще ждем разрешения забрать тело. Наверное, как-нибудь на той неделе.
— Ой, не надо употреблять слово «тело». Мы же говорим о Саре.
— Вообще-то она моя внучка, а не твоя, — разозлилась Лилиан.
— Я тоже любил ее, ты ведь знаешь, — кротко ответил Стиг.
— Знаю, дорогой. Прости! Но на меня столько всего свалилось, и никому вроде бы до этого дела нет. — Она утерла слезинку и отметила, что на лице мужа появилось виноватое выражение.
— Нет, это, наоборот, ты меня извини! Я сказал глупость? Ты можешь простить меня, родная?
— Ну конечно, — великодушно согласилась Лилиан. — А теперь, по-моему, тебе надо отдохнуть и поменьше обо всем этом думать. Я пойду вниз, приготовлю чайку и принесу тебе чашечку. Тогда ты, может быть, часок поспишь.
— И за какие заслуги мне досталась такая жена? — сказал Стиг и с улыбкой посмотрел на Лилиан.
Сосредоточиться на работе было нелегко. Это не значило, что он ставил эту часть своей жизни на первое место, но что-то все-таки надо было сделать. Ситуация, возникшая по вине Эрнста, должна была бы занимать сейчас главное место в мыслях его начальника, но с субботы все слишком переменилось. Дома у него сидел мальчик и развлекался электронной игрой. Той новой, которую он купил для него вчера. На Мельберга, никогда не отличавшегося расточительностью, внезапно напало непреодолимое желание делать подарки. Электронные игры, очевидно, возглавляли список ценностей, поэтому была куплена игровая приставка и к ней три игры. И хотя цена произвела на него ошеломляющее впечатление, это его ни на минуту не остановило.
Ведь это был его мальчик. Его сын Симон. Если в глубине души он и питал какие-то сомнения, то они улетучились, как только тот показался из вагона. Мельберг словно увидел самого себя в юности — та же прекрасная, приятно округлая фигура, те же выразительные черты лица. Чувства, которые в нем тогда всколыхнулись, удивили его самого. Мельберг все еще находился под впечатлением пережитого — он и не знал, что способен на такие глубокие эмоции. Это он-то, всегда гордившийся тем, что ему никто не нужен! Ну разве что кроме матушки.
Она всегда повторяла: до чего обидно, что такие превосходные гены, как у него, никому не переданы по наследству. И в этом она, несомненно, была права. Это являлось одной из главных причин, почему он мечтал, чтобы матушка посмотрела на его сына — чтобы увидела, как была права. С одного взгляда делалось ясно, как много сын унаследовал от отца. Определенно, яблоко упало недалеко от яблони. А все то, что написала о нем мать мальчика — о его лености, об отсутствии положительных стремлений, упрямстве и плохой успеваемости в школе, — это уж, скорее всего, больше говорило о ее собственном неумении воспитывать сына. Достаточно ему побыть рядом с отцом, и он, видя перед собой достойный пример, наверняка вырастет настоящим мужчиной.