— Ходим, ходим, — торопил наш «Ной», с опаской поглядывая вверх, и не напрасно. Стоило нам только спуститься в подземный ход и дед, укрывая лаз, задвинул крышку, как наверху грохнуло.
— Ходим, ходим, — дед семенил впереди, подсвечивая себе путь маленьким тусклым фонариком, впрочем, мне кажется, включил он его по большей части для нас, так как бежал, совершенно не смотря под ноги. За спиной вновь грохнуло, похоже, обвалился весь дом, так как удар был столь силен, что нас нагнала идущая от входа ударная волна, принесшая облако пыли.
Постепенно подземный ход, идущий под уклон, выровнялся, и мы неожиданно для самих себя выскочили в просторный кириз, уводящий нас все дальше и дальше от рвущегося наверху металла. В одном месте старик остановился, пошарил рукой вдоль стены, и когда чиркнул зажигалкой, мы увидели в его руке палку с закрепленной на конце хорошо промасленной тряпкой. От поднесенного огня зажигалки факел ярко вспыхнул, осветив ближайшие стены и теряющийся в темноте коридор.
— Ходим, ходим! — позвал дед. Отбрасываемые нами тени играли на блестящих влагой стенах, ни на секунду не оставаясь на одном месте. Шли мы довольно долго. Изредка нам попадались камни, какой-то мусор, даже кости. Череп, принадлежавший большому хищному зверю (Крупная собака? Волк? Я не смог определить это висел на вбитом в стену колу. Наш путь продолжался.
Почему-то я нисколько не удивился, когда запахло козами, и, свернув в боковой ход, мы оказались в просторном помещении овчарни. Света, проникавшего вовнутрь из небольшого, расположенного под потолком окна, было недостаточно, но, присмотревшись, все же можно было различить внутреннюю планировку. Большую часть помещения занимал загон, в котором стояли полтора десятка коз и овец. В оставшейся меньшей части прямо на земле лежал обычный армейский матрас и армейское же одеяло. Чуть в стороне стояла керосиновая лампа, небольшая поленница мелких дров, ведро, чайник, на перевернутом ящике из-под патронов половинка лепешки, стеклянная банка с чем-то белым, по всей видимости, молоком, рядом такой же белый сыр. Свернутый в рулон коврик лежал у стены.
— Вы мои гости, — старик повел рукой, приглашая присаживаться, где кому удобно. Отказать своему спасителю и сразу же торопиться дальше неудобно. К тому же трудно было предположить, что, обнаружив наше отсутствие, американцы не бросятся в погоню. Возможно, действительно следовало выждать. Вход в подземные коммуникации завалило рухнувшим зданием, так что обнаружат они спасшую нас дыру еще не скоро. Радуясь приглашению, мы будто по команде вытащили коврики и, расстелив их, уселись поближе к деду. В тот момент почему-то думалась, что он поведает нам что-то сакральное. Хотя, возможно, так оно и случилось, а в рассказанной позже истории действительно хранилось нечто по-настоящему тайное, вот только мы этого не поняли.
— Ты помог нам, как мы можем тебя отблагодарить? — Эдуард первым высказал оформлявшуюся у меня в голове мысль.
— Благодарить? — на лице старика появилось… нет, не улыбка, а лишь ощущение улыбки. — Упавший вертолет — вот мне ваша благодарность. Я видел, как он взрыл носом каменное дно, думаю, никто не спасся.
Возможно, старику следовало показать того, кто сбил вражескую машину, но мы промолчали.
— Почему, — я не мог не задать мучивший меня вопрос, — почему вы помогли нам?
— Почему? — на этот раз старик действительно улыбнулся. — Против вас воевали не все мы, многие афганцы воевали вместе с вами, вы это забыли?
«И правда, — подумал я, — когда говорят о том, что афганцы частенько вспоминают нас с теплотой, как-то забывают о том, что не все из них были настроены к нам враждебно. Многие воевали за нас и вместе с нами с самого начала».
— Нет, мы помним, — почти не соврал я, — но я слышал, что многие из воевавших против нас теперь, если вдруг вернуть все назад, встали бы на нашу сторону. Это правда?
— Годы проходят, — старик начал издалека, — мужчины мудреют, женщины становятся старухами, так и не накопив мудрости. За ушедшие годы мы стали мудрее. Много крови, слишком много крови пролилось с тех пор, как ушли вы, русские. Да, было дело, мы воевали. Я сам-то не очень воевал. Я воровал бензин, жег трубу, шурави в нас стреляли, мы в вас стреляли. Один раз меня в плен брать, расстреливать вести, — от нахлынувших воспоминаний и вызванного ими волнения старик стал говорить, коверкая слова. — Я бежать. Шурави стрелять. Нога ранеть, до сих пор болеть. Но я сбежат… — он качал головой в такт своим словам.
— А почему афганцы так не любят американцев? — новый вопрос для поддержания беседы.
— Нам не за что их любить, они принесли новую кровь. И в отличие от вас они очень хитрые.
— Даже так? — подобное заявление удивило.
— Вы бомбили наши кишлаки, — охотно пояснил дед. — Но никогда не убивали всех до единого, как они.
— А они разве убивают всех? — воскликнул я, вдруг отчетливо осознавая, что тот теперь уже мертвый кишлак далеко не первый из числа подвергшихся подобной «экзекуции».
— Я слышу удивление в твоем голосе, — дед повернул голову, будто прислушиваясь, как блеяли и стучали копытами стоявшие в загоне овцы и козы. — Я же сказал — они хитрые. Американцы, если хотят кого-то убить в нашем кишлаке, пусть даже кого-то одного, то убивают сразу всех до единого, чтобы не было свидетелей, чтобы никто не смог пожаловаться, рассказать о случившемся другим, миру.
— Так ваш кишлак тоже? — мелькнула страшная мысль.
— Да, — кивнул старик и надолго умолк, погрузившись в свои мысли. Но потом заговорил снова. — Американцы — это не русские. Вы такие, как мы, я говорил со многими вашими. У моего брата дукан, я часто ходил к нему в гости, пил чай, — пояснил старик.
«И собирал информацию», — подумал я.
— Американцы не такие. Мы для них — грязь. Мы хуже, чем пыль под ногами. С шурави все было не так. Мы могли ненавидеть друг друга, но и уважать тоже. К тому же вы приходили не поработить нас, вам не нужны были наши богатства. Американцам в действительности требуется только одно — наши недра.
Старик говорил, а у меня складывалось впечатление, что он повторял чью-то чужую, слышанную им прежде речь.
— Почтенный, а где ты научился так хорошо говорить по-русски? — спросил я, пытаясь найти подтверждение своей догадке.
— О, это не моя заслуга, это все мой внук Навида. Красивый, сильный, умный, настоящий воин, он все говорил: «Учи, дада, русский, шурави все равно придут». И добавлял: «А когда придут — в стране наступит мир. На всей Земле наступит эра мира и счастья. Русские принесут добро и любовь», — лицо старика осветила печальная улыбка. — Это он в старой книге вычитал. Умный у меня внук был, — старик замолчал, по его сухому, изборожденному морщинами лицу потекли слезы.
Мне стало понятно, что внука у старика больше нет.
— В старой книге? — глаза Эдика, этого пронырливого собирателя старины, загорелись огнем азарта взявшей след гончей. — А можно увидеть эту древнюю книгу? И что это за книга?