Нет, это было не совсем правдой. Во-первых, поверившая в угрозу возможного возвращения Максима Нонна позвонила еще в субботу утром и предложила Олесе немедленно приехать к ней на дачу, где она сможет провести эти дни с пользой и без риска встречи с Померанцевым. Нонна пообещала встретить ее на станции и доставить к недовскопанным грядкам в лучшем виде.
– Я не могу копать, у меня прослушивание в понедельник, – соврала Олеся. – Мне нельзя портить маникюр.
– Тогда будешь готовить еду, – парировала Нонна. Все подруги, допущенные к ее даче, были обязаны зарабатывать свой отдых – это было правило, установленное матерью Нонны, женщиной исключительно гостеприимной и исключительно рациональной. Ни одна пара рук не оставалась без дела.
– Я лучше в следующие выходные приеду.
– А я сделаю шашлыки, – заманивала ее Нонна, но Олеся все же устояла. Вовсе не ради того, чтобы сидеть дома и ждать Померанцева. Нет-нет, как вы могли подумать. Вот же, она же вышла за йогуртом, верно? Сходила в магазин, и даже не дергалась из-за того, что он, возможно, именно сейчас решил снова заглянуть. Потому что не ждет она его, не ждет! А зачем ей йогурт с облепихой, который она терпеть не может?
– Да, зачем ты купила любимый йогурт Померанцева? И пиццу? Кому ты врешь, Олеся? – Олеся врала самой себе, причем неумело. Померанцев не звонил. Не приезжал. Он не оставил записки, из чего следовало сделать утешающий вывод, что он все понял правильно. Вывод Олесю расстроил еще больше. Она достала со стеллажа в прихожей коробку, о существовании которой старалась забыть. Дело в том, что далеко не все фотографии она сожгла, как были уверены подруги. Да, Нонна заставила ее высыпать в кастрюлю на кухне почти все. Дом потом пах гарью еще неделю, а соседи до сих пор были уверены, что в тот день у Олеси был пожар. Но несколько фотографий Олеся сохранила. И сейчас она сидела на застеленной покрывалом кровати в исключительно чистой спальной комнате и смотрела на фото, на котором вечно недовольный жизнью Померанцев махал кому-то рукой. Он не смотрел в камеру, его никогда не интересовало, как он получается на фотках, и все же он всегда выходил отлично. Никаких двойных подбородков, зажмуренных глаз – ленивая грация, красивое, мужественное лицо, загар и небритый подбородок. Никого притягательнее Померанцева Олеся не знала.
Они познакомились на вечеринке, куда Олесю притащил партнер по студии танцев. Максим тогда работал над документальным фильмом, и он не только работал в кадре, где, кстати, смотрелся великолепно. Он также работал и над сценарием, в соавторстве с одним из своих многочисленных друзей. Фильм был о состоянии памятников истории в Калининграде и, честно говоря, был довольно скучным на Олесин вкус. К истории она была равнодушна, как и к искусству. Но она моментально влюбилась в Максима, чего совсем нельзя было сказать о нем. Для него Олеся была еще одной девочкой с вечеринки. По мнению Анны, она так и осталась в этом статусе даже после того, как шесть ночей из семи Померанцев стал проводить в маленькой квартире Олеси, черт его знает почему. Два года он оставался с ней, мучил ее, не замечал ее, требовал от нее полного погружения в его жизнь, презрительно игнорировал все ее так называемые проекты. Это он так говорил – «так называемые проекты». Да уж, девочки очень здорово справились с задачей, они сумели напомнить Олесе обо всем, что было.
– Зачем тебе это надо? – спрашивала Олеся у себя. В понедельник, убитая и потерянная, просидевшая без сна до самого утра, она твердо пообещала себе справиться и с этим. Его нет и не будет. И не надо. Она разослала несколько резюме. Потом, презирая себя, просидела четыре часа у ноутбука, выискивая новую информацию о Померанцеве.
Сайт, который он год назад затеял делать и где размещались его статьи об искусстве и путешествиях, заглох. Последнее обновление было с месяц назад. Вот и ты прогорел, злорадно подумала Олеся. А сколько шуму-то было. Померанцев был уверен, что каждое написанное им слово способно перевернуть мир и тронуть сердца миллионов людей. Миллионы нисколько не беспокоились об искусстве. А статей о путешествиях было столько, что все и не прочитаешь.
Наверняка он переживал. Олеся хорошо его знала, она могла предположить, что он уже нашел, кого обвинить в своем провале. Недостаточный пиар, агрессивная политика крупных порталов, все куплено, народ – быдло. Кто его знает, какие объяснения он придумал. Что-нибудь да изобрел, но правда была в том, что в его статьях, вполне профессиональных и интересных, ничего существенно нового и тем более революционного не говорилось. Просто статьи, просто искусство, просто фотки. Никакой провокации, ничего смелого, ничего особенного. Так многие могут.
Олеся закрыла страничку и удивилась собственным мыслям. Никогда раньше она не осмеливалась критиковать Померанцева. Образование, авторитет, опыт – все было на его стороне. Видимо, год без него не прошел даром.
Олеся нашла еще несколько ссылок на его проекты в качестве телеведущего и странную информацию о каком-то скандале с женой какого-то бизнесмена. Мысль о том, что последний год Максим не только путешествовал, писал и мотался по свету, не снимая своих дорогущих солнцезащитных очков, – иными словами, гонялся за призраком личной свободы, – но и спал с чужими женами и кадрил незнакомок на вечеринках, – была неприятной.
Ближе к вечеру Олеся поехала в свою студию, хотя на этот день не было назначено репетиций. Студия не работала по понедельникам, но там сидел администратор Владик, и осветитель Сережка тоже был там – чистил-менял какие-то фильтры. Когда Олеся не могла сосредоточиться, сцена всегда помогала ей прийти в чувство. Она потанцевала под музыку, трижды сбросила звонки Нонны, так и не ответив. А потом выпила с Сережкой сто чашек кофе. Она громко смеялась над его шутками об их главном режиссере, которого Серега считал бездарностью.
– Весь этот молодежный сленг, вся эта матерщина – разве это искусство? – размахивал руками он. Олеся не знала, и ей было плевать. Что есть искусство, а что похабщина – это как раз к Померанцеву, он у нас специалист. Для нее было важно, что ее актерский талант, если таковой вообще имелся, здесь, в этих стенах, мог раскрываться. Она получала удовольствие от лицедейства и была бы готова, по большому счету, играть где угодно и что угодно, за деньги или бесплатно. Или даже приплатив за это удовольствие. Даже съемки в треклятом ролике про кариес были лучше, чем ничего. Господи, как же много актеров на свете, какая конкуренция! Что делать, если ты не спишь с продюсером или режиссером? Вот что нужно было пожелать, когда Олеся бросала венок. Нужно было пожелать найти себе продюсера!
– А что ты скажешь о декорациях из китайских фонариков? – захлебывался от возмущения Серега. – Что может быть более чудовищным? Такая пошлая дань моде!
– Ты считаешь? А мне нравится, – бормотала Олеся, а сама представляла, как выходит замуж за какого-нибудь наподобие Бондарчука. И вот она идет по красной дорожке, в красивом платье, выгодно подчеркивающем ее цыганскую внешность. Наверное, в красном платье. Женщина в красном, ты так прекрасна! А потом они идут на вечеринку, устроенную по поводу выхода нового фильма, который снял ее Бондарчук и где она, естественно, сыграла главную роль. Роль была специально для нее написана. И все ее поздравляют, а сами ходят и думают – и чем она только его взяла? И Померанцев тоже оказывается на этом мероприятии, ведь он постоянно шляется по всем этим party. Вот тогда-то он, наконец, поймет, что ошибался – во всем. И в том, что считал ее бездарной, и в том, что говорил, что таких, как она – миллионы, и что ей не хватает огня и трудолюбия, и что лучше бы она пошла, как Женя, в маркетологи.