— Надоели мне ваши задания, — процедил он сквозь зубы.

— Прекрасно.

Я поставила картонку на стол и вышла из кухни. Хотя мне очень хотелось закрыть дверь в свою комнату, я этого делать не стала. Он воспримет это как нехороший знак. Поэтому я просто села на покрывало со Спайдерменом и уставилась в стену с магнолиями, где легла под лунным светом тень от оконной решетки, и стала думать, что же дальше. Передо мной стоит сложнейшая задача, и я понятия не имею, как ее решить. Надо как-то заставить его обратиться к психотерапевту. Я стала думать, как же это сделать. Притвориться, что мы идем в другое место и затащить его в клинику? Не сработает, да к тому же, если я его обману, он вообще перестанет мне доверять. И никогда больше не прибегнет к моей помощи.

Впервые с тех пор, как мы с ним заключили наш уговор, я всерьез засомневалась — а по силам ли мне это? И когда представила себе, что он приводит свою угрозу в действие, мне стало так плохо, что я еле успела добежать до туалета, где меня буквально вывернуло наизнанку. Закрывшись там на два оборота, я включила воду в раковине и долго плескала себе в лицо холодной водой. Потом испугалась, что опять бросила его одного, и поспешила на кухню. Стоя в дверях, я всматривалась в темный сад, заброшенный с тех пор, как умерла моя двоюродная бабушка Кристина, у которой все росло словно по мановению волшебной палочки. Сейчас там не росло ничего, кроме травы, да и ту последние лет десять никто не подстригал. Я вспомнила, как бабушка угощала нас клубникой прямо с грядки. У нее всегда были свежая зелень, чеснок и дикая мята, которую она любила класть в чай, потому что это полезно. Бабуля стояла у меня перед глазами как живая: в соломенной шляпе, защищающей лицо от солнца, она собирает крыжовник на варенье. Загорелые морщинистые руки ловко обирают куст, а Кристина рассказывает мне хриплым, задыхающимся голосом (у нее была эмфизема, от которой она потом и умерла), как это самое варенье делать. Теперь это уже и садом назвать трудно, но я помню его тем, прежним, помню ясные солнечные дни и ощущение теплой, уютной заботы, исходившей от бабушки. Но сейчас стояла холодная темная ночь, и на душе у меня было муторно и тоскливо.

Свет сквозь проем кухонной двери падал на садовую дорожку. Адам задумчиво смотрел на картонку с яйцами, тщательно выбирая, какое бросить первым. Наконец он взял одно, хорошенько размахнулся, выкрикнул что-то нечленораздельное и швырнул его вдаль. Яйцо с чмоканьем разбилось о каменную стену. Он удовлетворенно кивнул и подошел к коробке за вторым. Снова размахнулся, заорал что-то, и снова раздался тот же звук. Он еще раз подошел к коробке, потом еще и еще. После чего стремительно вбежал в дом, ринулся в ванную и захлопнул за собой дверь. Я проскользнула к себе в спальню, чтобы не маячить перед ним. Он пустил воду в душе, и до меня донеслись отчаянные, яростные всхлипы.

Я вышла в сад, чтобы забрать картонку. Там лежало одинокое белое яйцо. Я нагнулась, достала его из ячейки и прочитала имя. На глаза у меня навернулись слезы. Там было написано: «Кристина».

* * *

Я уже была в кровати, сидела, подложив под спину подушки, — напряженная и настороженная, не в силах расслабиться, когда он в таком состоянии. Вдруг дверь открылась, и он вошел в спальню. Инстинктивно я натянула одеяло до подбородка, как будто это могло меня от него уберечь. Ему явно было не по себе, что я так откровенно его боюсь.

— Простите меня, — мягко сказал он. — Обещаю, больше я себе такого не позволю. Я знаю, вы хотите помочь мне.

Теперь это был совсем другой, вовсе не злобный, а милый и добрый Адам, и я тут же успокоилась.

— Я буду побольше стараться.

— Не обращайте внимания на то, что я говорил. Вы отлично все делаете. Спасибо вам.

Я улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ.

— Спокойной ночи, Кристина.

— Спокойной ночи, Адам.

Глава XI
Как исчезнуть без следа и никогда не найтись

В четыре часа утра на меня снизошло озарение. Адам прав: мне надо прилагать больше усилий. Он не произнес этого прямым текстом, но все же отчетливо дал понять. Мне надо выкладываться по полной, хотя бы потому, что ему так плохо.

Сна не было ни в одном глазу, в голове лихорадочно проносились всевозможные мысли. Я надела тренировочный костюм и тихо-претихо вышла в гостиную. Там было темно, но Адам не спал — сидел за лэптопом, и свет от экрана освещал усталое, озабоченное лицо.

— Я думала, вы спите.

— Да вот, смотрю «Выходной день Ферриса Бьюллера».

Этот фильм был в антикризисном плане, в списке тех вещей, которые помогают развеяться, когда грустно.

— Вы как? Нормально? — Я пыталась разобрать выражение его лица, но для этого было слишком темно.

— Куда это вы собрались? — вместо ответа поинтересовался он.

— К себе в офис. Я ненадолго, минут на пять. Ладно?

Он кивнул.

Когда я вернулась, опрокинутый комп валялся на полу, шнур от зарядки был обмотан вокруг его шеи, а сам он лежал на диване, свесив голову вниз, закрыв глаза и вывалив набок язык.

— Очень смешно. — Я прошла в спальню и бросила на кровать стопку бумаги, ручки и маркеры, а белую пластиковую доску поставила возле стены.

Адам утверждает, что ему не нужна психологическая помощь, что его проблемы — вещественного, а не эмоционального характера. Он хочет вернуть свою работу в Службе береговой охраны, вернуть свою девушку и увернуться от участия в семейном бизнесе. Я полагала, что, решив его психологические проблемы, сумею таким образом решить и все остальные, но у меня нет на это времени. Его эмоциональной поддержкой будет наш антикризисный план, однако этого недостаточно, и понадобятся другие средства, более конкретного свойства.

Адама замучило любопытство, и он пришел ко мне в комнату.

— Что это вы делаете?

Я составляла новые планы, рисовала схемы, со страшной скоростью выплескивая свои соображения на бумагу и пластиковую доску.

— Сколько чашек кофе вы уже выпили?

— Слишком много. Но нельзя терять времени, его у нас почти нет. Все равно ни один из нас не спит, так почему бы не начать прямо сейчас? Осталось всего двенадцать дней, — настойчиво сказала я. — Это двести восемьдесят восемь часов. Большинство людей спят по восемь часов, не мы с вами, но большинство спят. Остается шестнадцать часов в день, чтобы сделать все то, что мы должны сделать, а стало быть, сто девяносто два часа. Совсем немного.

Я снова погрузилась в расчеты, бешено чиркая на доске. У нас куча дел в Дублине, а потом придется еще и в Типперэри ехать, там тоже найдется чем заняться.

— Мне кажется, у вас нервный срыв. — Он насмешливо улыбнулся и сложил руки на груди.

— Не-а, у меня озарение. Вы же хотите использовать меня по полной программе, по программе индивидуального обслуживания, так ведь? Вы это получите, не сомневайтесь.