- Рыбка, как ее убьют? - спрашивал я, когда мы сидели без дела в ее пещере.
Некоторые мои вопросы имели обыкновение моментально выводить Рыбку из себя. Этот вопрос был из таких, как выяснилось.
Рыбка выходила из себя каждый раз, когда я спрашивал ее что-то о жертвоприношении. Я очень хорошо понимал, что ей не хочется присутствовать на нем. Как и мне. Мы оба отдали бы все, чтобы откосить... Она - потому что знает, что это такое, я - потому что догадываюсь. И еще потому, что жертва... жертва для Сабнэка доставлялась при моем участии.
Деятельном участии.
Мы оба мрачнели с каждым днем и, думается мне, Рыбку тоже мучили кошмары по ночам, но мы молчали, мы ничего не говорили даже друг другу.
Уже гораздо позже я узнал, в чем именно состояло приготовление жертвы. Ни в чем особенном оно не состояло.
Жертву держали в самом комфортабельном помещении, где было все необходимое для жизни - постель, нужник, умывальник. Жертву хорошо кормили по несколько раз в день, чтобы не дай Бог она не стала выглядеть заморенной.
Собственно, вся подготовка ее заключалась в том, что с ней не разговаривали. Вообще. Не отвечали ни на какие вопросы и никак не объясняли причины ее похищения и содержания здесь. Жертва постоянно лицезрела только проповедников людей обычно грязных до невозможности и в большинстве своем увечных. Урод старался быть похожим на них. Так что можете себе представить, ЧТО имела честь лицезреть несчастная женщина!
Ее заставляли бояться. Не рассказами о том, что ей предстоит, а неизвестностью. Ей искажали реальность, заставляли чувствовать себя, как в кошмарном сне...
Этим ее, пожалуй, приравнивали к другим гражданам империи - здесь все себя чувствовали как в кошмарном сне и вели себя соответственно.
Я прожил в империи чуть больше двух недель, и этого времени мне хватило, чтобы очень многое узнать о ее обитателях, не без помощи Рыбки, конечно.
Империя держалась на плечах женщин и детей.
Я не знаю, откуда взялись эти женщины, как они попали сюда, но они все были настолько мало похожи на... не то что на женщин, просто на людей! Здешняя жизнь убила в них все или они пришли сюда уже такими, сие мне не ведомо, но они - они больше, чем кто бы то ни было еще, даже больше, чем проповедники жили по законам кошмарного сна.
Они не играли роль, написанную для них Великим Жрецом, они именно ЖИЛИ.
Я могу понять Сабнэка.
Я могу понять Аластора.
Я могу понять проповедников.
Я могу даже понять жестоких и тупых убийц типа Слона и Марика.
Я могу понять воров, которых здесь много.
Но не их...
В отличие от всех, выше перечисленных, которые жили под землей потому что по разным причинам им было здесь удобнее и безопаснее, им не было ни удобно, ни безопасно. И им приходилось работать. С утра до ночи ходить по вагонам метро и электричек с выводком детей, изображая из себя то многодетную мамашу, то воспитательницу эвакуированного из горячей точки детского дома, то просто добрую женщину, воспитывающую бездомных детей. Им приходилось трудно, могу вас уверить нужно в каждом вагоне повторить жалобную речь: "Мы сами неместные...", следить, чтобы дети вели себя подобающим образом, и умудряться не нарваться на мента, которому придется отстегнуть.
У каждой из этих женщин как минимум по три-четыре ребенка различных возрастов - от младенческого до среднего школьного. Откуда они их берут, я точно не знаю, но вполне себе представляю... Сунуть директору дома ребенка кругленькую сумму... В общем, все вы знаете, как это делается. Была парочка громких процессов по этому поводу.
Детей надо кормить хоть как-то. Они должны быть худенькими и бледными, но иметь достаточно сил, чтобы целыми днями канючить у людей деньги. Дети имеют обыкновение болеть, и их надо хоть как-то лечить. В общем, забот хватает.
И, самое характерное, что я замечал в каждой из них они ненавидят тех детей, которых воспитывают и содержат.
Или, если хотите, которые содержат их.
И дети тоже ненавидят всех окружающих. Они ненавидят друг друга и способны, мне кажется, не все. За лишний кусок хлеба, за сторублевую бумажку, упавшую на асфальт, за банку газировки или пива они могут убить. Того, кто меньше, кто слабее.
Закон самосохранения. Борьба за выживание.
Да, этот мальчишка, что идет по вагону, неся за плечами своего так называемого "братика" или "сестричку", может заботиться о нем очень трогательно - совать в маленькие пальчики пирожок, утешать, если расплачется. Но это актерская игра. Для вас, люди сверху.
Ну и конечно неписанный закон - маленькому больше дадут, поэтому маленьких надо беречь.
А если вдруг идешь домой, не заработав за день достаточно, если знаешь, что за это изобьют и ужином не накормят, отберешь и у младенца. Тут все просто - или ты или тебя.
Точно так, как и в мире взрослых, который эти дети пополняют, когда подрастают.
Дети пополняют мир взрослых в основном в возрасте двенадцати-тринадцати лет, девчонки выходят на панель, кое-кто из мальчишек тоже, а остальные пополняют бандитские группировки. Их берут к себе охотно - знают, что любое дело можно поручить.
Рыбка была проституткой, как и другие девчонки ее возраста, но она на самом деле была на особенном положении, потому как была красивой. Действительно очень красивой со своими ясными глазами, сливочной кожей и золотыми волосами. Если дело было сложное - его всегда поручали Рыбке, и она всегда справлялась. Она умела быть ласковой, как котенок, умела быть злой, умела быть жестокой. Она могла обольстить, могла шантажировать, могла и убить.
Рыбка очень часто выходила на поверхность, гораздо чаще, чем все остальные, иногда пропадала по несколько суток, а я сидел и ждал ее, помирая от скуки.
Я помирал от скуки и думал... Много думал. Себе на беду! Я за то, собственно, и любил Рыбку, что она отвлекала меня от всех этих тошнотворных размышлений!
Я думал о жертвоприношении постоянно с того самого дня, когда мы ловили жертву для него... Оно снилось мне по ночам и грезилось всеми этими тоскливыми пустыми днями.
Я до сих пор помню один из тех моих снов, особенно красочный и удивительно реалистичный, то есть, конечно, это было чистейшей воды фантасмагорией, но воспринимал я это со сне, как реальность!
Во сне этом мы шли вместе с Кривым безумно длинными и узкими переходами, лампы в которых горели не как обычно так, что смотреть на них больно! - а очень слабенько, в пол накала. Они почти не рассеивали тьму, они были болезненно-желтыми пятнами, указывающими нам путь, они нервно дрожали нам вслед вольфрамовыми спиральками, словно трепетали от страха.
Я сам был одной из этих вольфрамовых спиралек, я чувствовал себя тоненьким, хрупким, дрожащим, готовым оборваться и погаснуть в любой момент. И я, и Кривой - мы оба были одеты в длинные черные балахоны, Кривой скользил где-то впереди бесплотной тенью, а я, путаясь в полах слишком длинной и узкой одежды, едва поспевал за ним, пытался окликнуть, просил подождать, но так запыхался, что не мог произнести ни слова.