Доктор Мейерс наконец заговорил. Сухим голосом, с трудом подбирая слова, он сказал:
— Медсестра прибудет сюда после обеда. И я не хочу, чтобы ты ел или пил что-либо, даже глоток воды, до ее прихода. Примешь лишь то, что подаст тебе она.
— Это почему?
Доктор не отвечал, ожидая, пока до Чарли дойдет полный смысл его предупреждения.
— Почему?! В чем дело?
Доктор прочистил горло.
— Просто меня беспокоит одна мысль.
— Вы с ума сошли?
— Возможно, я глупый, вздорный старик. Наверное, мне пора передать свое дело какому-нибудь молодому врачу. Но все-таки, Чарли, дай мне хотя бы пару дней для проведения полного анализа. К сожалению, твои экскременты были выброшены до того, как я прибыл сюда, но после того, как я выкачал из твоего живота то, что там оставалось…
— Что вы имеете в виду?! — закричал Чарли.
— Ничего. Успокойся. Нам придется пару дней подождать. Я послал все в Нью-Йорк. Мне не нравится здешняя лаборатория. И вообще, здесь слишком много сплетен. У всех, кто работает в больнице, есть близкие друзья в городе, поэтому ничего нельзя утаить ни о больных, ни о болезнях. Делай то, что я тебе сказал, Чарли, и обещай мне не брать в рот ни крошки сверх того, что даст тебе медсестра.
Чарли страшно разозлился и едва не выскочил из постели.
— Залезай обратно под одеяло и успокойся. Может, мысль моя действительно глупая, но я хочу уберечь тебя от случайностей. А пока не беспокойся и выброси из головы дурные мысли.
— Как я могу удержаться от этого после ваших абсурдных инсинуаций? Я буду есть, черт возьми, все, что захочу. А если вы не возьмете свои слова обратно, я подам на вас в суд за плохое лечение. Или за клевету. И я это сделаю, будь я проклят!
— Конечно сделаешь, но только не ешь ничего, кроме того, что принесет тебе медсестра. Ясно?
— Вы старый маразматик и болван.
Доктор Мейерс давно не стряхивал свою сигару, и пепел ее наконец осыпался на лацкан пиджака. Он аккуратно стряхнул его в ладонь и стал оглядываться в поисках мусорной корзины.
— Почему у тебя здесь нет пепельницы?
— Вы только что нанесли моей жене гнусное оскорбление, — официально заявил Чарли. Он неожиданно обрел спокойствие, краска гнева сошла с его лица, и теперь оно было цвета сальной свечи. — Я вам этого никогда не прощу.
— И не надо, — сказал доктор. — Я бы тоже не простил. Но на твоем месте я бы не дал заморочить себе голову и следовал бы рекомендациям врача.
— Будьте вы прокляты!
Доктор не обижался ни на ругательные слова, ни на проклятия. Он хорошо понимал Чарли и даже радовался его ярости. Это свидетельствовало о том, что пациент находится на пути к выздоровлению. Тем не менее он продолжал уговаривать его сохранять спокойствие во избежание повышения кровяного давления.
— Тогда выслушайте меня, — попросил Чарли, стараясь быть хладнокровным и надеясь, что его собственный здравый смысл склонит старика к более разумной точке зрения. — У меня последнее время очень часто бывало несварение желудка. Я сказал вам об этом еще сегодня утром.
— Но ты не сказал, как давно с тобой это происходит. Когда ты впервые это обнаружил?
— После того, как мы кончили перестраивать дом. Я слишком много работал. С утра дом, потом магазины на Мейпл-авеню, потом работа в Бриджпорте.
— Началось все в октябре, так ведь? — Доктор потянул себя за бороду.
— Ну и что?
— Не заводись снова, Чарли. Сохраняй спокойствие. Как только ты встанешь на ноги, я проведу полное обследование, полное — от головы до пят. Только выполни одну мою прихоть: не бери в рот ничего, кроме того, что даст медсестра.
— Сначала я увижу вас в аду.
— Очень хорошо. Это будет на твоей совести.
Воцарившееся после такой перепалки молчание было скорее похоже на прекращение военных действий, чем на объявление мира. Чарли очень сожалел, что потерял самообладание. Когда он первый раз взорвался, то вел себя так, словно всерьез воспринял подозрение доктора. Почему?
В комнате снова запахло духами. Чарли поднял глаза и увидел у постели Беллилию, счастливую и прелестную. Горячий обед восстановил краски на ее лице. Она снова улыбалась, показывая ямочки на щеках, и всем своим видом, ароматом и шуршанием юбки полностью изменила атмосферу в комнате.
— Я была так обижена, когда вы отослали меня вниз, — призналась она доктору веселым, легким тоном. — Думала, вы хотите избавиться от меня и сказать Чарли что-то такое, чего мне не надо было слышать из-за моего теперешнего положения. Но когда вы стали орать друг на друга, я поняла, что все в порядке. Чарли никогда не поднял бы голос, если бы вы сообщили ему плохие новости. О чем вы спорили? Снова о политике?
— Да, — сразу же ответил Чарли и повернулся к доктору: — Там, откуда родом моя жена, нет никакого греха быть демократом. Она привыкла к вашим партийным братьям, доктор.
Беллилия засмеялась:
— Ты же знаешь, дорогой, что я в этом совершенно не разбираюсь. Пока ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы пускаться в дискуссии, мне абсолютно все равно, за кого ты голосуешь.
— Подойди поближе, дорогая, — попросил Чарли. Он хотел почувствовать ее рядом с собой, ему нужна была уверенность в ее преданности и обаянии; он надеялся продемонстрировать этому старому дураку доктору свое неповиновение, свою независимость.
Глаза Чарли засияли, рот расплылся в улыбке. То, что увидел перед собой доктор Мейерс, было демонстрацией полного доверия. Никакие словесные декларации не смогли бы выразить это более ясно. Получилась очаровательная картинка: муж и жена держатся за руки, с нежностью смотрят в глаза друг другу и с гордостью выставляют свою любовь напоказ.
Доктор встал и пошел к найденной им мусорной корзинке. Выбросив пепел от сигары, он вернулся к креслу, сел и снова закурил, тихо раскачиваясь в нем, пока не раздался звонок в дверь и к ним наверх не поднялась Мэри с сообщением, что приехала сиделка.
К утру гроза прекратилась. Чарли лежал в широкой кровати и очень хотел, чтобы жена была рядом, но Беллилия перебралась в его старую комнату. На этом настояла сиделка.
С того момента, как она вчера прибыла в дом, получив инструкции от доктора Мейерса, и поменяла свое серое платье на белую в синюю полоску униформу, эта женщина взяла все хозяйство в доме в свои руки. Чарли и Беллилия возненавидели ее с первого взгляда. Тем не менее она навела на них такой страх, что они позволили ей командовать собой. Она использовала свое уродство, как другие женщины используют свою красоту. Если бы во время местной ярмарки устроили конкурс на звание самой некрасивой женщины, мисс Гордон получила бы первый приз по всем статьям. Из-под жирных, туго стянутых волос выпирал лоб. Между этой скалой и утесом челюсти лицо прогибалось внутрь наподобие суповой миски. Широкий нос был настолько плоским, что лишь слегка прикрывал эту впадину. Маленькая приземистая женщина с красными запястьями выражала кислое неодобрение всему и всем.