Сегодня утром я замочила свитер и джинсы в двух тазах, в надежде, что кровавые пятна удастся отстирать. Я точно помню, как лежали джинсы в тазу. Пока я чистила зубы, у меня перед глазами все время была яркая нашлепка с названием фирмы. Теперь нашлепки не было видно. Кто-то вынимал мокрые джинсы и положил их иначе! Но кто? А главное — зачем?
От страха и отчаяния меня затошнило и едва не вырвало.
Я судорожно сжимала Дедушкин пистолет.
Я чувствовала, что не могу больше оставаться в своей квартире. Ни минуты. Ни секунды!!!
Но все-таки на то, чтобы собрать все необходимое, мне пришлось потратить несколько минут.
Юраш
Не знаю, сколько я спал, но, когда проснулся, ничего не изменилось — тот же тусклый свет, заклеенные скабрезными картинками каменные стены, вонючий сырой матрас и то же бородатое лицо.
— Водки хочешь? — спросило лицо. — Давай денег, сбегаю.
Машинально я ощупал карманы. Нашел бумажник, паспорт, права. Все на месте. Из благодарности за это сунул в руку мужику стольник.
— Выпей сам…
Мужик живо вскочил на ноги, радостно почесался.
— Первый тост — за твое здоровье.
И исчез.
А я, с трудом ориентируясь на местности, отправился искать выход наверх. Надо было мужика попросить, чтобы проводил, ну да ладно, чтоб я да из подземелий не выбрался, такого не было никогда, а тем более теперь…
А что теперь?..
А теперь я иду в темноте без фонаря и все вижу, я чувствую, где надо свернуть, где подняться, перед моими глазами разворачивается схема всех бомжовских ходов, мне даже кажется, что стоит только захотеть, и я смогу пронзить взглядом землю насквозь. Увидеть недра, огонь земного ядра, ступни людей, живущих по ту сторону мира.
Сила теперь не позади меня, она внутри. Она гнездится где-то в солнечном сплетении, она поднимается волной эйфории по нервным окончаниям, стекает с кончиков пальцев.
Я смеюсь, не разжимая зубов, я вижу себя со стороны и сам себя пугаюсь. Сам собой восхищаюсь. Я — уже не я. Не совсем я. Не тот я.
Свершилось…
Инночка ждала меня дома. Заплаканная, с покрасневшим носом, она кинулась мне на шею, потом шлепнула раскрытой ладошкой по щеке.
— Как ты мог?! Сволочь! Где ты был?! Я думала, тебя уже нет!
Ничего себе, я думал, она слов-то таких не знает. Сволочь… ну надо же!
Я поднял ее голову за подбородок, посмотрел в глаза.
— Никогда не смей орать на меня. И размахивать руками.
Глаза Инночки широко раскрылись, зрачок стал таким большим, что закрыл всю радужную оболочку. Инночкины глаза в миг стали пустыми и похожими на черные дыры.
— Я поняла, — выдохнула она. — Юрочка… Юрочка, любимый мой, не сердись, ты только, пожалуйста, позволь мне быть с тобой. Если я потеряю тебя, я просто умру…
Я погладил ее по щеке, легонько чмокнул в губы.
— Иди приготовь чего-нибудь. Страшно жрать хочется.
Лицо девушки осветилось, глаза полыхнули восторгом.
— Я сейчас! Я быстро!
Она побежала на кухню, а я пошел в ванную.
Включил воду, начал расстегивать рубашку и тут случайно взглянул в зеркало. Увидел свое отражение и замер.
Я не могу рассказать, что во мне изменилось, — то же лицо, те же глаза, но… Мне кажется, или глаза мои в самом деле светятся?.. Или они просто стали ярче? Или из них смотрю… не я…
Не я. Вот в чем все дело. Это просто не я. Я смотрю на свое лицо, в свои глаза, а вижу… отражение другого человека. Незнакомого. Человека, которого я никогда раньше не видел, но в которого вдруг начинаю влюбляться, безумно и страстно… Мне кажется, что это и не человек вовсе… Воплощение огня, ужаса, смерти, безумной стихии…
Я закрыл лицо ладонями, отвернулся от зеркала, опустился на край ванной, потому что внезапно подогнулись ноги, потому что мне стало страшно, жутко до тошноты, потому что тоска сжала сердце ледяными тисками.
Где же я?.. Где же в таком случае я?!
Я мыслю, я чувствую, и боюсь тоже я. Я чувствую себя — собой… Я, я, я — я здесь! Значит, и смотрит из зеркала на меня — тоже я.
Просто я… стал другим.
Почему же мне страшно снова посмотреть на свое отражение? Я ведь нравлюсь себе таким, я люблю себя таким — безмерно!
Я разделся и встал под душ. Горячие острые струйки воды ударили меня в лицо, заставили расслабить напряженные мышцы, заставили разжать крепко стиснутые зубы.
…Прости, прости мой страх и мое малодушие. Я жалкий и ничтожный червь, я не достоин ТВОЕЙ милости, но я привыкну, я постараюсь, я не заставлю ТЕБЯ сожалеть!..
Инночка смотрела на меня с нескрываемым обожанием, она и раньше любила меня, она и раньше была нежна, но теперь ее чувства обрели неведомую прежде порывистость и эмоциональность.
Как будто в тихой домашней девочке проснулось что-то… что-то такое, что жило в ней всегда, но пряталось где-то в самой глубине ее сущности, так глубоко, что не было ни малейшего шанса увидеть и ощутить ЭТО когда-нибудь.
Я бы сказал, что ЭТО — некий первобытный животный инстинкт, унаследованный от далеких предков, сильных, отважных, одетых в шкуры диких зверей, с леденящими кровь воплями несущихся на врагов из соседнего племени, сжимая в руке каменный топор, дубинку, меч. Со временем они образумились, оделись в красивые ткани, обулись в удобные туфли, научились читать умные книжки, стали воспитанными, цивилизованными, холодными и спокойными, осторожными и благоразумными. Придумали приличия, которых придерживались благоговейно и свято. Все они здесь, в этом колотящемся от невозможного волнения сердечке, в кончиках дрожащих пальцев, в побледневших губах, в горящих глазах, в мятущихся мыслях — и все они вмиг разлетелись, унеслись, как бесплотные тени, отпустив наконец девочку из своих крепких ханжеских цивилизованных объятий, отдав ее самой себе. Отдав ее первобытным, простым и откровенным инстинктам.
Она очень нравилась мне такой, куда больше, чем прежней, она стала меньше рассуждать на заумные темы и вся отдалась действию. Вся отдалась мне. Целиком. Всеми мыслями и желаниями, каждой клеточкой тела… И только теперь я начал, по-настоящему понимать, как мало она принадлежала мне раньше. На самом деле она совсем мне не принадлежала…
Теперь я смотрю на нее и вижу всю насквозь, чувствую и понимаю, как самого себя.
И не только с ней так. Стоит мне посмотреть человеку в глаза — и он весь передо мной, как на ладони. Стоит мне пожелать — и он будет мой. Весь мой, я знаю это.
Но когда я смотрю на Кривого, я теряюсь… Иногда мне кажется, что я могу проникнуть и в него, но стоит мне только ухватиться за что-то, поймать какую-то мысль, готовую отвести меня в глубь его естества, как я сбиваюсь, отвлекаюсь, и мне становится неуютно. Но самое странное, мне почему-то кажется, что Кривой отлично понимает все, что я пытаюсь проделать с ним, и внутренне смеется надо мной.