Она опустилась на корточки у стены. Рваные клочья тумана метались у нее в голове.
— Совсем ничего не понимаю… — прошептала она, не замечая, что произнесла эти слова вслух, — ничего не… Поспать бы, — пришла ей в голову спасительная мысль. — Нет, сначала надо Капитона успокоить. А то он так разнервничался, что на меня попер. Ему, конечно, надо на ком-то выместить то, что накопилось в душе, но уж больно бурно вымещает… Как бы сейчас не треснул меня по роже, как мне тогда работать — с синяками?
Она вышла из комнаты в прихожую и огляделась. Капитон, судя по звукам, был на кухне — рылся в холодильнике в поисках спиртного, не поверив Анне на слово.
Осторожно ступая, Анна подошла к Капитону и обняла его за плечи.
— Успокойся, — сказала она. — Все образуется. Этот Седой и ногтя на твоей руке не стоит. Уж я-то знаю, какой ты. Ты умнее его, конечно…
— Гы-ы… — осклабился Капитон. — Конечно, умнее. Только у него связей больше… Он же старый бандюга… Шесть или семь… или восемь ходок сделал — вор в законе.
— Ходок?
— Ну… на зоне шесть раз был, — снисходительно пояснил Капитон. — Какая же ты дура, Анька… Ведь давно в городе живешь, пора бы знать…
Анна промолчала.
— Нервы развинтились совсем, — снова пожаловался Капитон. — Никто, сука, ни хрена не понимает. Все самому приходится…
— Бедный мой, — пожалела его боявшаяся нового взрыва эмоций Анна.
— А и правда. — Капитон внезапно обернулся к Анне и крепко сжал руками-клешнями ей бедра. — Полчаса у меня есть…
Он отстранил Анну, посмотрел на часы и принялся сдирать с себя широкие семейные трусы.
Анна послушно распустила поясок халата. Халат сразу упал к ее ногам. Раздевшись, Капитон почесал волосатое брюхо и несильно хлопнул Анну по голой спине.
— Иди-ка сюда, — он толкнул Анну к подоконнику, — ты же знаешь, как мне нравится…
Анна встала у окна, опершись о подоконник локтями и широко расставив ноги.
— Вот та-ак… — прокряхтел Капитон позади нее. — Совсем другое дело…
Капитон вдруг остановился, сжал плечи Анны с такой силой, что она вскрикнула от боли.
— Если ты кому-нибудь проболтаешься о том, что я сегодня говорил, тебе не жить… Понятно?
— Понятно…
Капитон замолчал и спустя минуту запыхтел, словно растревоженный еж. Анна мягко и послушно двигалась в такт его телу.
«Что-то очень опасное и важное происходит вокруг меня, — подумала она вдруг. — Как бы мне не потеряться в этом… Надо очень постараться, чтобы выгадать из этой ситуации как можно больше для себя. А пока нужно держаться крепче за Капитона… Уж он-то меня не оставит. Все-таки я с ним так давно…»
* * *
Времени и сил для того, чтобы перетащить бесчувственного Матроса в джип Семена, у Щукина не было. Единственное, что он успел сделать, — это схватить в охапку Лилю, добраться вместе с ней до джипа, завести автомобиль и вырулить с пустыря, залитого кровью и заваленного трупами.
И только тогда стали слышны милицейские сирены, вой которых Николай ожидал услышать с минуты на минуту — все то время, пока был на пустыре.
Выкатив на ночную улицу, Щукин свернул в первый попавшийся переулок, остановил машину и заглушил мотор. Посмотрел на себя в зеркало заднего вида и до крови закусил губу из-за яростной волны злости, захлестнувшей его с головой.
— Фраер… — прошипел Щукин, с ненавистью глядя на свое отражение в зеркальном стекле. — Как щенка слепого водили за нос всю дорогу… И кто водил? Ляжечка, червяк навозный… Тьфу!
Николай застонал и заскрипел зубами. Нашарив сигареты в кармане брюк, он закурил. А сделав две глубокие затяжки подряд, немного успокоился и почувствовал в себе силы трезво осмыслить сложившуюся ситуацию.
— Итак, — пробормотал под нос себе Щукин, — что мы имеем?.. А имеем мы то, что нас имеют — во все дыры и со всей радостью… Ладно, это лирика, размыслить, как я буду отрывать голову Ляжечке, надо будет как-нибудь на досуге. А сейчас лучше подумать о том, что мне делать дальше. Семена и «братков» его уже не вернешь. Как не вернешь и тех пятерых людей, которых перестрелял в наркотическом дурмане Матрос… Матрос… Ну, Санька остался с ментами разбираться. Вот пусть они приведут его в чувство и расспросят о том, что на пустыре происходило. А он им и расскажет — о крысах, жрецах, мертвецах и человеке с бородой…
Щукин снова посмотрел на себя в зеркало и несколькими движениями сорвал с лица порядком облезшую и похожую на серую мыльную пену бороду.
— Вот так, — проговорил он, растирая ладонью подбородок, — и нет человека с бородой. Есть Щукин. Николай Владимирович. Готовый действовать. Та-ак… А в каком направлении готов действовать Николай Владимирович Щукин? Ну, перво-наперво надо все-таки вернуться к Ляжечке. Рассказать ему все, как было, живописать ужасы перестрелок, пусть доложит своим хозяевам. Второе — коли уж не попали мы на паром и в ближайшее время, наверное, не попадем, надо заняться выяснением личности этого странного заказчика, которого никто не видел — ни Матрос, ни я, ни даже Ляжечка. Ляжечка ведь как-то связывается с ним — вот через Ляжечку и попробовать выйти. Да! Подать весточку Седому — хотя бы через этих парней Семена… Ну, или по телефону — телефон у них узнать. А потом? А потом, — решил Николай, — посмотрим. После небольшого тайм-аута Щукин снова выходит на поле. Разбегается и бьет — судье по роже. А что? Теперь по моим правилам играть будем.
Он завел машину и выехал из переулка. Медленно покатил по почти безлюдной улице, ища глазами ближайшую телефонную будку. Надо было звонить Ляжечке и сообщать о случившемся.
«И почему это Седой так печется о Лиле — обыкновенной телке? — подумал еще Щукин, закуривая сигарету. — Сентиментальничать — не в его характере. Любовь? Какая на хрен любовь! Да еще, понимаешь, в его возрасте. Любви на свете вообще не существует».
Как только промелькнула в его голове эта последняя мысль, Николай сжал зубы и поморщился, словно от острого приступа головной боли.
Усилием воли он постарался отогнать неприятные воспоминания, но сейчас у него это не получилось.
— Не бывает любви, — угрюмо пробормотал Щукин, — и все тут…
* * *
Николай Щукин почти с самого детства привык не доверять никому. Это его мировоззрение не изменилось, конечно, и теперь. От коммунистических идеалов, которые ему вбивали в молодости в школе, он давно отказался, а псевдодемократию, царящую в нашей стране, просто считает удобным политическим строем для удовлетворения потребностей лидирующего класса. Щукин не верит ни в бога, ни в дьявола. Он вообще не признает каких-либо высших сил, считая, что все, творящееся в мире, — дело рук самих людей. И никто не определит судьбу человека, кроме него самого.
Щукин давно избавился от чувства сострадания к ближнему, жалости к убогим, утратил способность к самопожертвованию и прочей высокопарной ерунде. Он считает подобные чувства уделом слабых и умственно ущербных людей, не способных на серьезный поступок. Им не движут никакие моральные принципы. Он считает правильным только то, что доставляет удовольствие и идет ему на пользу.