— Спасибо. То есть вы считаете, что арест Неушева — это такой его перевод как бы в «Газпром».
— Не рекомендую меня раздражать, Денис Валерьевич. Смысла и пользы нет. Я предпочитаю сам выбирать поводы для раздражения.
Матвеев смущенно засмеялся.
— Да я и не пытался, выразился неудачно. Тут кругом все говорят, что Неушев из этого кресла в СИЗО буквально переводом и отправился.
— Я если жену и любовницу грохну… Тьфу-тьфу-тьфу… В общем, а кто бы не отправился-то? И при чем тут перевод? — осведомился Шестаков, не меняя расслабленной позы.
Матвеев пожал плечами и, явно кого-то пародируя, сообщил с чужими интонациями:
— Неушев рулил заводом сто лет, ОМГ попросила его подвинуться, он уперся, тут же удачно сошел с ума, убил всех вокруг — и ОМГ забрала «Потребтехнику».
— Кровавый режим как есть. ФСБ взрывала дома в Москве, как говорится, да? Вам виднее.
— А вам?
Шестаков тонко улыбнулся.
— У меня вот такой корочки нет, как у вас, чтобы рассуждать. И, ей-богу, вы бы лучше с коллегами своими местными пообщались. А я ничего увлекательного не скажу. Убил — сел, больше ничего. И не сильно интересуюсь. А случайно он именно сейчас свихнулся, специально или еще как — это вопрос не ко мне.
— Да у меня пока и вопроса такого нет.
— Пока?
— Пока, Сергей Иванович. То есть, прошу прощения, до свидания и всего вам хорошего, — сказал Матвеев, вставая.
Руку он подавать не стал — да и Шестаков специально продолжал держать пальцы на загривке, хоть они и занемели, кажется.
Уже от двери Матвеев спросил:
— Так я могу с вашими замами пообщаться?
— Да вы все можете, — весело воскликнул Шестаков, с облегчением разводя руками. — Мой завод — ваш завод. Как говорится, что душеньке угодно и в любой последовательности.
Он отжал кнопку и попросил Людмилу Петровну организовать встречи товарища со всеми, с кем тому угодно.
Матвеев душевно поблагодарил и притворил открытую было дверь, потому что услышал:
— Вы, кстати, один приехали?
— В смысле?
— Ну, может, с бригадой. И по очереди ходите.
— Ну, я все-таки не из Генпрокуратуры, чтобы толпой сразу, — рассмеялся Матвеев. — Сапсэм один. Так что, если вдруг чего надумаете или вспомните, мне и звоните, хорошо? Телефон я секретарше оставлю.
Шестаков улыбнулся и отвернулся к компьютеру. Дождался, пока мягко затворится дверь, потом, после недолгого бубнежа, совсем уже неслышно, вздохнет дверь приемной, а секретарша доложит, что чекист ушел к Еремееву.
И только после этого набрал Жаркова.
Чулманск — Москва.
Денис Матвеев
Эти два дня вымотали дико — почти как последняя длинная командировка. Но там хоть более-менее ясно было, в чем подляна и что надо делать срочно, а с чем можно уже не торопиться. А тут ни фига не понятно.
Чулманск оказался вполне ожидаемым городом-при-заводе — ну хорошо, большим городом при большом заводе. А люди там были какими-то неожиданными.
От «соседей»-то [9] ничего иного ждать не приходилось. В городском отделе ФСБ приезжего москвича, как положено, встретили кривой рожей и принялись терзаться разными подозрениями по поводу того, что это опять проверка с неминуемыми кадровыми и структурными выводами. Это было нормально. Но далее следовал этап «Точно не по нашу душу? — Ну, тогда мы вам не мешаем». Везде следовал, кроме Чулманска. Майор из местного отдела успокоился даже быстрее обычного, но в равнодушие не впал, а упорно продолжал интересоваться, кого товарищ Матвеев знает там да с кем собирается повидаться тут. И явно не верил ни единому слову. Своему слову, что характерно, не верил тем паче.
Остальные вели себя еще хуже. Они показывали бумаги, водили по местам убойной славы и затапливали информацией — но самого поганого разбора. Врали, хитрили, перебрасывали стрелки и кидали косяки куда подальше. Сослуживцы Неушева — на ментов, менты — на следаков, следаки — на прокурорских, те — на родственников фигуранта и терпил, а родственников дома не случилось. Единственным исключением, по-своему неприятным, оказался преемник Неушева — он тоже кидал косяки, зато не врал и не хитрил.
Все косяки упирались, как положено, в Москву. Спрашивается, чего приезжал. С другой стороны, как было не приехать-то. И как было не уехать — с чистой совестью и пустотой в секторах сознания, отвечающих за творческие планы и уверенность в будущем.
Хотя бы убедился, что ОМГ, что Жарков и что все неслучайно. Ну и хватит для начала.
Жарков долго ломался и все передавал через секретаршу, что лучше бы на той неделе, потом начал явственно врать про срочную командировку. Принять согласился нехотя, в несуразное время и на пятнадцать минут, которые выкроит до важной встречи с инопартнерами.
Какие там инопартнеры бывают у ОМГ, да еще без пятнадцати десять вечера, выяснять было неохота. Положение обязывало, но куда больше оно обязывало продвигаться по основной теме, хоть миллиметровым ползком, — и тут уж было не до частностей.
Их и без того было выше крыши, частностей-то — и в Чулманске, и в дороге, и в Москве. Приходилось организовывать билеты, совать всем в нос различные корки, пересаживаться из машины в метро, делать солидные концы пешком, вернее, бегом и все равно безнадежно опаздывать, звонить с просьбой задержать самолет-состав-машину-планету на пару минут, выслушивать очередную утомленную отповедь, звереть и успевать в последний миг.
К ОМГ он тоже успел, хоть уже и не чаял. Был нормальный московский вторник. Трафик встал неподвижной кольчугой, не способной ни двинуться, ни позволить выпасть из себя ни единому звену — только вонять выхлопами, слепить стоп-сигналами и иногда истерически гудеть. Когда выдраться из второго ряда все-таки удалось, оказалось, что нереально припарковаться или свернуть на второстепенную. Когда получилось — по бордюрам, замерзшим газонам и почти что по пешеходам — прорваться в незнакомый дворик, место нашлось самое стремное, за мусорными баками, а метро закопалось в семи трамвайных остановках — причем трамваи не ходили из-за забивших пути машин. А в метро был фарш — оптовая замороженная партия.
Тем не менее до особнячка на Садовой-Кудринской удалось добраться почти живым, относительно целым, не слишком взмокшим — и за десять минут до назначенного срока. Чтобы успокоиться — и тут же озвереть.
Особнячок был обнесен плотной оградой. Посреди ограды были сомкнутые ворота и калитка с будкой. В будке — бдительный дебил в черной униформе. Ворующий не минуты даже — часы чужих жизней. Он минуту рассматривал паспорт, сравнивал фото с оригиналом, читал вслух имя-отчество, строго, с уральской гнусавинкой, интересовался, а почему такое позднее время и точно ли господин заместитель генерального директора ждет гостя, старательно переписывал все данные в толстую тетрадь почерком пятиклассника-хорошиста, мучительно долго искал пропуск нужного образца и долго, тыкая вполне ухоженным, кстати, ногтем в целлулоид, объяснял, что надо не в карман сунуть, а непременно нацепить на лацкан или воротник, вот прямо сейчас, под пальто, и не снимать, пока не покинете здание. Можно было сказать ему пару ласковых или пригрозить начальством — но это затянуло бы процедуру. А так — дождался многозначительного «Удачи, Денис Валерьевич», мотнул головой и быстро пошел мимо заснеженных елок.