В его голосе звучал такой металл, такой запретительный пафос, что парни замешкались и позволили себя оттеснить. Гриша ударил по кнопке первого этажа. Один из студентов, опомнившись, выставил руку – но Гриша отбил ее точным ударом боксера, и двери сомкнулись.
– Нет, какая наглость! – донесся до нас возмущенный крик.
Загрохотали по лестнице бегущие ноги – похоже, оба поскакали вниз, чтобы встретить Гришу в пункте назначения. Гриша тем временем, манипулируя баллоном с краской, рисовал граффити на стенке лифта.
– Инструктор сам прийти побрезговал? – процедила я.
Гриша закончил. Шагнул в рамку, протолкнув вперед меня…
Обиженные студенты добежали до первого этажа как раз в тот момент, когда двери лифта открылись. Представляю, что у них были за лица.
* * *
Таяло граффити на стенке дачного домика. Вокруг колыхалась нетоптаная, нестриженая трава. Прохладным ветром тянуло от речушки, поросшей камышом. Кроме нас с Гришей, на маленьком участке за щелястым забором не было ни души.
– Ты куда меня… затащил?
– Дача Пипла, – Гриша спрятал баллон в карман пиджака. – Точнее, тетки Пипла. Но она сюда редко ездит.
Я обошла кругом участок. Когда-то здесь, возможно, сажали картошку и выращивали укроп. Теперь здесь царствовало счастливое запустение: на грядках царила трава, кусты смородины росли как хотели, на двух яблонях висел потемневший от дождя гамак, у крыльца стояли облупившиеся садовые гномы.
– Зачем? – выдавила я.
– Затем, что восемьдесят километров от Москвы, – сухо сказал Гриша. – Инструктор не может уйти так далеко от портала.
Я молчала, будто меня стукнули по голове.
– Мы против того, чтобы стирать тебе память! – Гриша смотрел сурово, почти зло. – Это несправедливо и… Короче, мы против. Но Инструктора так просто не переломишь, ему нужно время… Короче, посиди пока тут.
Я обняла его и некоторое время рыдала, уткнувшись носом в синего Тоторо. Гриша меня не торопил, хотя ему было здорово не по себе.
– Здесь есть печка, плита, макароны, – он говорил нарочито буднично, будто мы просто приехали на пикник. – Пипл говорит, еще что-то из еды осталось. Ты погуляй, только из дачного поселка не выходи. Там могут быть собаки… люди нехорошие… А здесь на территории ничего, безопасно, тут ворота и сторож сидит. Пипл говорит, соседи тихие, вопросов не будет…
Я вытерла слезы:
– Ребята… Вы что, все против, чтобы меня увольнять? Ты, Лиза, Леша, Пипл… Вы все за меня?!
– Где-то так, – сказал Гриша. Он запнулся еле заметно, на единственную долю секунды, а я слишком была занята своими переживаниями, чтобы обратить внимание.
* * *
Газовый баллон пустовал, и плита не работала. Электричества тоже не было. Между тем ветер от воды становился все сильнее, я стала нешуточно мерзнуть и решила растопить печь-буржуйку.
Легко сказать! Как это делается, я видела раньше только в мультике «Двенадцать месяцев». Сырой хворост не желал гореть, запас старых газет быстро иссякал. Серные головки отваливались, коробок был мягким, как приговор коррумпированного судьи, и очень скоро я испугалась остаться вообще без единой спички.
Наконец, подойдя к делу творчески, я нашла на полочке жидкость для снятия лака – с ацетоном, плеснула на хворост и чуть не спалила дачу тетки Пипла. К счастью, ацетона в жидкости было не так много, поэтому пожара не случилось, а хворост наконец загорелся. Некоторое время я творчески отдыхала, подсовывая в печку тонкие поленья и глядя в живой огонь.
Потом позвонила Настя:
– Ну, что тебе сказали в деканате?
– Ничего. Все нормально.
– Ты на зарубежку идешь?
– Нет.
– Ты что, сдурела?! – Настя поперхнулась в трубке. – Даш, ну серьезно, ты раздумала получать высшее образование?
Я вздохнула:
– Нет… Я все решу. Не беспокойся.
В печке горел огонь. Я сидела на старом табурете, грела ладони; я плакала от счастья и облегчения и даже не пыталась сдержать слезы. Все равно меня никто не видел.
Они меня не бросили. Мы знакомы всего-то несколько дней, но они меня не предали. Пошли, наверное, на конфликт с Инструктором… нарушили писаные и неписаные правила Доставки… Ради меня. Ну и как тут не плакать?
Немного успокоившись, я вышла из дома и уселась на облупившуюся деревянную скамейку. Отдышалась, нашла в телефоне номер Сэма и вдруг испугалась. Вдруг он спросит с подозрением: «А откуда у тебя мой номер? Я не помню, чтобы я его тебе давал». Или вообще не узнает. Спросит: «А это кто, я что-то не понимаю?»
Телефон зазвонил. Я подпрыгнула на табурете; на экране высветилось «Сэм», и острые мурашки забегали у меня по спине и рукам.
– Привет, – сказала я, стараясь говорить приветливо, но спокойно.
– Извини, если отвлекаю, – голос его казался усталым и нездоровым. – Скажи, мы с тобой вчера встречались?
– А… – я растерялась. – Да! Я с мамой гуляла, у меня мама вчера приезжала в Москву… Ну и мы с тобой… встретились, на набережной…
– А до того?
– Что – до того?
В трубке довольно долго молчали.
– Понимаешь, – наконец сказал Сэм, – у меня будто башку расколотили на мелкие части, и я не могу их собрать. Вот я вижу твой номер у себя на телефоне… И не помню, когда ты мне его дала.
Я врезала ладонью по спинке скамейки, так что посыпались чешуйки облупившейся краски. Ну Инструктор. Ну живодер.
– Сэм, – я лихорадочно соображала. – Ну… А! Вчера на набережной я тебе дала номер. Слушай… На самом деле я так рада, что ты позвонил! Давай…
Я хотела сказать «давай увидимся сегодня», но прикусила язык. Потому что, во-первых, приличные девушки себя так не ведут, а во-вторых, я понятия не имею, сколько мне еще сидеть на этой даче.
– А ты вообще где? – он будто прочитал мои мысли.
– Улица Речная, сто сорок семь, – я посмотрела на доску с номером на углу домишки.
– Информативненько… Может, мне за тобой подъехать на машине?
– Э-э-э… понимаешь, я тут у друзей на даче.
Он запнулся.
– У тебя много друзей, – сказал со странным выражением. – Ну, ладно… Звони, когда освободишься.
– Обязательно! Выздоравливай, Сэм…
Он повесил трубку. Я снова хлопнула по скамейке, так что выглянули из древесины ржавые гвозди. Еле подавила желание немедленно перезвонить и сказать – приезжай.
Ну почему мне так не везет?!
* * *
К вечеру стало совсем холодно. Я провела ревизию вещей, нашла два битых молью одеяла и свила себе нечто вроде гнезда возле печки. Запас воды здесь был, две огромные пластиковые канистры, но с едой дело обстояло гораздо хуже.