– Даша, что случилось? – Гриша тоже почувствовал перемену. Но он не мог ее видеть. Для него внешне все осталось тем же – Сэм на досках, я перед ним на полу…
– Гриша, звони Инструктору, быстро…
– Нет покрытия, – отозвался он через секунду.
– Только что было!
– Было – и нет, – сказал тот, кто говорил со мной губами и голосом Сэма.
Я не могла отвернуться. Хотела – и не могла. Вся моя воля под его взглядом обернулась комочком пластилина.
За спиной зашипела краска из баллончика – Гриша открывал рамку…
Баллончик закашлял. Гриша выругался, в голосе слышалась паника.
– Не расходуй краску понапрасну, – сказал тот, кто сидел передо мной. – Отсюда выйдет только тот, кому я разрешу… Дарья, ты можешь встать.
Я сообразила, что стою перед ним на коленях и что он только что выпустил меня – позволил отвести взгляд от его цепенящих холодных глаз. Я отпрыгнула, как шайба от бортика, вскочила и попятилась к противоположной стене. Стена была разрисована граффити – на этот раз Гришино искусство осталось просто рисунком на бетоне.
– Меня зовут Александр, – сказал тот, кто двигал губами Сэма. – Я говорю с тобой из Лондона. Не бойся – я твой друг.
– С чего бы это?! – больше всего я боялась показать, до чего напугана. Визжать, плакать, биться в запертую дверь, звать на помощь – паника подсказывала мне множество решений, все отвратительные и совершенно бесполезные.
– А я был другом твоего отца, – отозвался он невозмутимо. – То есть не то чтобы другом… Не врагом, во всяком случае.
Гриша жалобно улыбнулся:
– Даша… А что у нас происходит, вообще-то?
– Долго объяснять, – я взяла из сумки бутылку воды, приготовленной для Сэма, свинтила крышку, облилась, приложилась к горлышку. – Александр, значит… Это вы взяли мой амулет?
Он кивнул:
– Да. И ударил тебя тоже я, извини, ничего личного.
– Никогда не прощу, – прошептала я.
– Я же извинился.
– Не прощу того, что вы сделали с Сэмом!
Он фыркнул:
– Как трогательно. Я как раз собирался убрать его, но раз он тебе так дорог…
– Как – убрать?!
– Физически. У меня есть кукла. И у меня есть молоток. Когда я разобью кукле голову, Сэм естественным образом…
– Что тебе надо?! – взвизгнула я на октаву выше своего обычного тона.
– Открыть портал, – он говорил тихо и вкрадчиво. – Ликвидировать безобразие, творящееся почти в центре Москвы почти семьдесят лет.
– Пупок развяжется, – пробормотал Гриша.
Тот, кто был Сэмом, удостоил его снисходительным взглядом:
– Ты неплохой художник, но дурак набитый, извини.
Мой телефон, как и трубка Гриши, не видел Сети. Мы были отрезаны от мира – на страшной глубине, под зданием и подвалами, тоннелями и перекрытиями, под слоями песка и бетона, наедине с опасным непредсказуемым существом.
– А как ты отсюда выйдешь? – нашлась я. – Здесь заперто снаружи, и двери…
– Я сижу в Лондоне, в моей квартире, – он приподнял уголки рта. – Мне не надо ниоткуда выходить. Вот как вы отсюда выйдете и выйдете ли вообще – вам решать.
Он медленно опустил голову, будто отвешивая глубокий насмешливый поклон…
И вдруг дернулся всем телом, нырнул головой, как человек, который засыпал сидя, упал и проснулся. Я увидела его глаза, воспаленные, помутившиеся, растерянные.
– Что… что со мной? Что здесь было?
Мы с Гришей молчали. Сэм поочередно заглянул нам в глаза; сжал виски, морщась, как от сильной головной боли:
– Объясните мне, что случилось. Пожалуйста. Мне очень… мне надо к врачу, моя голова…
Если бы слезами можно было помочь делу – в ту ночь я решила бы большую часть мировых проблем.
* * *
Мы расстелили на полу туристическую пенку. Еще у нас были доски, столешницы древних столов. Не знаю, что за чиновники или ученые писали на них когда-то, окуная в чернильницы стальные перья на деревянных вставках, и почему эта мебель нашла последнее пристанище в подземелье, на страшной глубине, в забытом бомбоубежище.
Поверх досок мы разложили пуховое одеяло. Гриша накрутил ручку походного фонаря, и тот разгорелся ровным белым светом. Мы уселись на одеяло, открыли термос и выпили по чашке теплого сладкого чая.
– Инструктор нас должен уже хватиться, – сказала я.
– Лиза хватится раньше, – пробормотал Гриша. – У нас так не было, чтобы кто-то пропадал больше чем на пару часов. А сейчас уже вечер… Она с ума сходит. Почему Инструктор еще не здесь?
Сэм молчал. Ему было плохо. Таблеток от мигрени у нас с собой не было, никаких анальгетиков, только вода, чай и пирожки в пластиковой упаковке.
– Сэм, – сказал Гриша. – А ты помнишь, где именно в Лондоне находится дом твоего отца?
– Отстань от него, – я толкнула Гришу локтем в бок.
– Помню, – отозвался Сэм, растирая переносицу. – Почти в самом центре… Огромные апартаменты с бассейном…
– Ты помнишь свою первую учительницу? – быстро спросила я.
– Нет.
– Свой первый велосипед?
– Нет, – он снова пережил волну боли, молча и без единой жалобы. Я увидела, как выступает пот у него на виске, и прекратила допрос:
– Гриша, хватит. Отдыхаем.
– Но Лиза должна была уже триста раз вызвать Инструктора, а он – спуститься с ключами вниз…
– Гриша. Мы не знаем, что творится наверху.
И в самом деле. Наверху могла упасть атомная бомба, опустеть целый город, наступить Армагеддон. А мы сидели в подземелье, и только легкое сотрясение стен могло означать конец мира… А может, это отзвуки далекого поезда метро?
– Гриша, – снова начала я. – Ты не знаешь… кто-то когда-нибудь пытался открыть портал?
– Нет, – отозвался он. – Зачем? Это же безумие! Представляешь, толпы Теней, и все голодные… Тут с одной или двумя не знаешь, что делать…
– А что ты знаешь о современных колдунах?
– Их место в телевизоре!
– Тихо, – сказал Сэм.
Мы замолчали. В тишине ясно послышался далекий скрежет – будто кто-то пытался открыть дверь снаружи.
Мы бросились к двери:
– Инструктор! Мы здесь! Инструктор, мы здесь!
Скрежет повторился. Дверь была такая толстая, что звуки сквозь нее пробивались, как из-под танковой брони. Края двери плотно прилегали к стальной раме, изнутри не осталось ни ручек, ни рычагов: как я ни шарила ладонями, как ни искала хотя бы скважину – не за что было уцепиться.