– Я не умею петь, – пробормотал Сэм.
– Даша, ты должна знать много стихов на память, – не унимался Гриша. – Почитай нам.
– «Ко мне он кинулся на грудь, но я успел в него воткнуть и там два раза повернуть свое оружье…»
– А повеселее?
– Это веселое.
– Давай тогда в города играть? Я говорю «Москва», а ты, Сэм?
– Лондон.
– Ты не понял. Надо сказать город на «а».
– Я все понял.
Звук его голоса мне не понравился; я быстро освободилась из рук Сэма. Заглянула в глаза… и отпрянула. Спрыгнула на пол, попятилась к стене.
Тот, кто только что был Сэмом, вальяжно уселся на одеяле:
– Ну что, посвященные? Готовы к разговору?
Гриша молча отодвинулся от него. Я стояла на полу в одних носках. От бетонных плит несло диким холодом. А может, не бетон был причиной.
– Мы будем разговаривать, – я старалась, чтобы голос звучал твердо, – только после того, как ты отпустишь Сэма, откроешь нам выход из подземелья…
– Что еще? – он издевательски улыбнулся. – Дарья, в моей власти выпустить тебя в помещение, где есть сортир. Нехорошо говорить о любви, доверии, верности, а самой только и думать, что о переполненном мочевом пузыре.
– Заткнись, – Гриша ощерился.
– Или что?
– Или я тебе нос сломаю!
– Ты сломаешь нос Сэму, – прошептала я. – Колдун в Лондоне.
Тот, что сидел на одеяле, довольно кивнул:
– Да, именно так. А хочешь знать, что происходит снаружи? Гриша, ты хочешь знать, что с Лизой, жива ли она?
Гриша вскочил, вне себя от ярости и страха:
– Чего тебе надо от нас?!
– Повиновения, – сказал он другим голосом, грубо и повелительно. – Игры закончились. Сейчас ты, Григорий, нарисуешь рамку…
– Куда?!
– Куда хочешь. Откроется, куда желаю я. Дарья войдет одна, и мы продолжим разговор в непринужденной обстановке.
– Нет, – сказала я. – Мы выйдем отсюда только все вместе.
– Ты заставляешь меня делать кое-что, чего я бы не хотел.
Тот, что был Сэмом, дернулся, как человек, засыпающий сидя, или марионетка, у которой резко ослабли веревочки. Удержал равновесие, поднял голову, коснулся виска:
– Опять?!
Это был Сэм.
– Опять это случилось, да? Он был здесь?
Слов не нашлось, я просто кивнула.
Сэм зажмурился. У него на лице было написано такое отчаяние, что мне захотелось обнять его и утешить – но я боялась. Боялась, что в моих объятьях вдруг окажется тот… другой. Жуткий.
Это что – навсегда? Я больше не смогу касаться Сэма, быть с Сэмом, потому что всегда буду помнить, как из его глаз на меня глядел чужой неприятный человек?!
– Надо было… приглашать его, когда у меня был семинар по философии, – Сэм вдруг широко улыбнулся. – Он бы отвечал… за меня… Чего-нибудь наврал бы про поэтику Аристотеля. Кстати, хороший способ сдавать экзамены…
Это было отчаянное мужество – пытаться шутить сейчас, в его положении. Я поняла, что горжусь сквозь слезы.
– Даша, не верь ему, пожалуйста. Я не кукла, у меня есть…
Улыбка застыла на его лице. Он вскрикнул, как от внезапной сильной боли. Правой рукой подхватил левую. Поднес ладонь к лицу…
И зашипел, забился, прижимая руку к груди, пытаясь сдержать крик. Я бросилась к нему, пытаясь понять, что случилось, но Сэм прятал руку. Ему было невыносимо больно и с каждой секундой больнее.
– Оставь его в покое! – закричала я, обращаясь к бетонному потолку в сырых потеках. – Отстань от него! Не трогай! Я пойду!
У Гриши тряслись руки, когда он рисовал на стене кривое, кособокое граффити.
* * *
После спертого воздуха подземелья здесь дышалось легко, как в лесу, а после темноты и тусклой лампочки свет резал глаза. Где-то пели птицы. Канарейки. Экзотическое дерево росло из гигантской кадки, рядом вкрадчиво журчал фонтан, и красные рыбы, каждая размером с лапоть, плавали в прозрачной воде над темным зеленоватым дном.
Мои глаза привыкли к свету. На самом деле он мог показаться ярким только после подземной тьмы: огромные окна были наполовину прикрыты мягкими шторами, а снаружи к стеклам льнули оранжерейные растения.
На обшитой деревом панели за моей спиной испарялось очертание Гришиного граффити. А впереди, посреди комнаты с деревом и фонтаном, стоял письменный стол – вычурный и древний, он мог принадлежать какому угодно французскому королю, но я не стала рассматривать завитушки. Мой взгляд остановился на предмете, помещенном в центр стола.
Это была пластиковая кукла, в точности похожая на Сэма. Так называемая «портретная кукла» – я знаю, их делают мастера на заказ. На кукле была одежда, совсем как настоящая, и я даже смутно помнила, что видела на Сэме эти брюки и эту рубашку. Стеклянные глаза смотрели в потолок. Лоб, щеки, скулы были расписаны сложными письменами – их наносили тонким черным фломастером, а потом стирали, и снова наносили, так что кукла-Сэм стал похож на австралийского аборигена в татуировке.
Но хуже всего была коробка с инструментами, стоявшая здесь же, на столе. Набор кукольного палача: крюки и пилы. Иглы и щипцы. На левой руке игрушечного Сэма не хватало безымянного и мизинца, на их месте белел скол. То, что осталось от пальцев – пластиковая крошка, – валялось рядом.
– Палач, – сказала я вслух. – Мерзавец.
– Вяло, беззубо, – сказали у меня за спиной. – Ты филолог или кто?
Я обернулась.
Он выглядел ровно так же, как на фотографии с Сэмом, – хищный, насмешливый, с виду лет пятидесяти. Или ста пятидесяти. Или тысячи с чем-то лет. С такими, как он, ничего нельзя сказать наверняка. И он улыбался – не зловещей, а вполне располагающей улыбкой, при этом белые зубы блестели, а на щеках играли ямочки.
– Зачем вы это делаете? – спросила я совершенно искренне. – Он же вам… сын все-таки!
Он покачал красивой седеющей головой:
– Он мне не сын, и ты прекрасно знаешь. А я ему не папа.
Он говорил с едва заметным акцентом, плавно и вкрадчиво. От его голоса мороз продирал по коже.
– А кто он? Кто?
Он показал на куклу на столе:
– Вот кто… Вот его настоящая суть, образ, обличье, как это объяснить поточнее…
– Вранье!
– Ты хотела в туалет? – Он издевательски улыбнулся. – Удобства слева от входа.
* * *
То, что он называл «удобствами», оказалось круглым залом с расписным потолком. В центре поблескивал небольшой бассейн, рядом бурлила, как адский котел, круглая ванна-джакузи, по стенам живописно струилась вода, и скрытые лампочки подсвечивали ее опаловым теплым светом. Пели невидимые птицы, в зарослях лиан таился унитаз, достойный императора. На дне раковины для мытья рук лежали круглые камни, пятнистые и разноцветные, будто яйца в экзотическом гнезде.