— Когда началась война, мне было семь, — сказала Харпа. — Я помню, как по Рейкьявику ходили солдаты. Мы жили на Банной дороге, но дом я почти начисто забыла. Солдаты имелись и на Пригорке, только на южной стороне. Построили там казармы и огневые позиции, мы, дети, это называли просто «крепость». Помню, в небо торчало гигантское пушечное дуло, прямо из земли. Сами понимаете, было жутко интересно, но нам запрещали там гулять, и мне, и брату. Помню, там повсюду была натянута колючая проволока. Не пройдешь. Мы, конечно, туда бегали, но не очень часто. В основном мы играли рядом с домом, что построил папа, особенно летом, и, конечно, у нас были соседи, но мы толком их не знали.
— Папа ваш сказал, будто бы в этой семье было трое детей. Похоже, вашего возраста.
Элинборг посмотрела на Харпу.
— Но, впрочем, вы, наверное, не очень-то могли передвигаться…
— Нет, что вы, я же говорила, мы бегали с братом где хотели. А это, — Харпа стукнула по коляске, — случилось позднее. Попала в аварию, мне было уже тридцать. А детей у самого подножия Пригорка я не помню. В других домах дети были, а вот чтобы рядом с нами — нет.
— Рядом с местом, где стоял тот дом и где мы нашли скелет, растут кусты смородины. Ваш папа говорил, что туда «много позднее» приходила некая женщина. Так я его, во всяком случае, поняла. Приходила, по его словам, частенько, была одета в зеленое и была «скрюченная».
— Скрюченная?
— Да, так сказал ваш папа. Точнее, написал.
Элинборг показала Харпе листок из записной книжки с каракулями Роберта.
— Судя по всему, эти события происходили, когда вы еще жили в летнем доме на Пригорке, — продолжила Элинборг. — Я так понимаю, вы его потом продали, году в семидесятом.
— В семьдесят втором, — поправила ее Харпа.
— Вы эту женщину видели?
— Нет, не видела и не припомню, чтобы папа про нее говорил. Мне жаль, что я не смогу вам помочь, но я не помню такой женщины, никогда ее не видела и даже людей в том доме не помню.
— А можете вы нам сказать, что ваш папа имел в виду? Что такое «скрюченная»?
— Ну как, скрюченная — значит, скрюченная. Папа всегда говорил то, что думает, никаких экивоков. Очень точный был человек. Хороший человек. Так ласково со мной обращался, особенно после аварии. И когда ушел муж. Три года терпел, а потом ушел.
Элинборг показалось, что собеседница улыбается. Сама же Элинборг и не думала улыбаться.
Секретарь британского посольства в Рейкьявике принял Эрленда так вежливо и радушно, что следователь едва не поклонился ему в ответ. Высокого роста, худой, одет в безупречно отутюженный костюм и туфли со скрипом. Почти идеально говорит по-исландски — этому обстоятельству Эрленд особенно обрадовался, потому что английский знал плохо, а со слуха понимал еще хуже. Облегченно вздохнул, поняв, что если кому и суждено сесть в лужу по части грамматики, так это дипломату.
Кабинет секретаря был столь же безупречен, как и он сам. Эрленду вспомнился собственный кабинет в участке, и он поежился — как ни войдешь, ощущение, будто там только что взорвали бомбу. Секретарь попросил называть себя «просто Джимом» и предложил гостю сесть.
— Мне очень нравятся ваши исландские манеры, называть друг друга просто по имени и без формальностей, — улыбнулся Джим.
— Вы давно тут живете? — спросил Эрленд, сам не понимая, отчего это он решил завести светскую беседу.
— Да, уже тридцать лет, — сказал Джим и кивнул. — Спасибо за ваш интерес. И кстати, история Второй мировой войны — мое хобби. Я хотел сказать, история Исландии во время войны. Я по этой теме магистерскую диссертацию защитил, в Лондонской школе экономики. Когда вы позвонили с вопросами про британские казармы, я сразу понял, что, скорее всего, смогу быть вам полезен.
— Вы отлично говорите по-исландски.
— Спасибо, приятно слышать. Но я женат на исландке.
— Ну и что же вы можете сообщить мне про казармы? — спросил Эрленд, дабы сменить тему.
— У меня было маловато времени, чтобы все хорошенько раскопать, но я нашел у нас в посольстве отчеты об их строительстве, за весь период войны. Возможно, мне придется обратиться к коллегам за помощью, вы сами решите. Так или иначе, на месте современного поля для гольфа на Ямном пригорке в самом деле были наши казармы.
Джим взял со стола какие-то бумаги, стал их перелистывать.
— И еще там возвели, как бы это сказать, крепость? Артиллерийскую батарею? Не знаю, в общем, там стояла гигантских размеров зенитная пушка. Крепостью этой или батареей занимались военные из Шестнадцатой пехотной дивизии, а кто был расквартирован в казармах поблизости, я установить не сумел. Думаю, это был склад провианта и боеприпасов. Почему его разместили у Пригорка, я не знаю, впрочем, в тех местах было очень много складов и баз, и в Долине Мшистой горы, и в Коллиевом фьорде, и в Китовом фьорде тоже.
— Нас интересует, не пропадали ли в окрестностях Пригорка люди, как я уже говорил по телефону. Вы не знаете, были зарегистрированы случаи, когда военные пропадали без вести?
— Вы предполагаете, что скелет принадлежит британскому солдату?
— Не думаю, что это очень вероятно, но скелет закопали в тех местах во время войны, и раз там были расквартированы британцы, нам следует проверить эту версию.
— Я поищу для вас соответствующую информацию, но сразу скажу, что не знаю, не вышел ли уже срок хранения для подобных материалов. Кроме того, казармы на Пригорке — как и все прочие военные постройки — перешли под контроль американцев, когда мы покинули остров в 1941 году. Большинство британских военных уехали, хотя некоторые остались.
— Стало быть, с 1941 года на Пригорке командовали американцы?
— Я уточню. Поговорю с коллегами из американского посольства, сообщу вам, что они думают. Это сэкономит вам время.
— Оставшиеся британцы, если я правильно помню, исполняли функции военной полиции.
— Совершенно верно. Кстати, с этого и стоит начать, пожалуй. Это все займет некоторое время, несколько дней. Может, и недель.
— Времени у нас сколько угодно, — усмехнулся Эрленд.
Когда тебе помогает Скарпхедин, со временем никаких проблем!
Сигурд Оли был вне себя от того, что ему приходится прозябать в Беньяминовом подвале. Эльза вежливо встретила его на пороге и проводила вниз, забыв там на следующие четыре часа. Означенное время заточенный в подземелье шутник рылся в шкафах, ящиках и коробках всех видов и мастей, не понимая при этом, что конкретно должен найти. Мысли его постоянно возвращались к Бергторе, он все прикидывал, будет ли она, когда он вернется домой сегодня, пребывать в том же, как он это называл про себя, «приподнятом состоянии крупа», в каком пребывала последние недели. Он уже решился наконец спросить у нее без обиняков, отчего это она вдруг воспылала к нему такой всесжигающей страстью, уж не оттого ли, что хочет ребенка. Другое дело, что данный вопрос неизбежно повлечет за собой некий другой, который им уже случалось обсуждать, не приходя ни к какому окончательному решению, а именно: не настала ли им пора пожениться, как нормальные люди, с подобающей помпой и торжествами?