Этот-то вопрос, готов был поклясться Сигурд Оли, и норовил сорваться с ее губ всякий раз, когда она давала им передохнуть от страстных поцелуев. Ему давно было пора решить, как же он все-таки смотрит на подобную перспективу, но Сигурд Оли все время это откладывал. Рассуждал он при этом примерно так. Им вместе хорошо? Хорошо, даже отлично. Любовь бьет ключом, что твой пожарный гидрант. Ну так зачем все портить какой-то свадьбой? Вся эта глупая суета, все эти девичники-мальчишники, все эти походы к алтарю, все эти бесконечные гости, все эти брачные апартаменты в пятизвездочных гостиницах, все эти парящие под потолками означенных апартаментов надутые гелием презервативы… Вся эта отвратительная собачья чушь. Хуже того, с идеями о бракосочетании в мэрии к Бергторе даже не ходи, какие глупости! Надо, понимаешь, «по-настоящему»! И обязательно с фейерверками, а то без них фотографии скучные. А в фотографиях весь смак — их-то они и будут разглядывать, когда станут дряхлыми старцами. Сигурд Оли пожимал плечами. Какая, к черту, старость? До нее еще дожить надо! В общем, вопрос оставался нерешенным, и, в чем штука-то, решать его предстояло Сигурду Оли. В одиночку. А он понятия не имел, чего хочет. Он знал только, чего точно не хочет — венчания в церкви. Но одновременно не хочет обижать Бергтору.

Он прочитал несколько любовных посланий Беньямина К. и не мог не согласиться с Эрлендом — тут самая настоящая любовь, искренняя и волшебная. Девушке просто повезло с таким возлюбленным. И надо же такому случиться, чтобы в один прекрасный день она растаяла, как роса поутру, и никто больше ее не видел на улицах Рейкьявика. И люди стали говорить, что она утопилась. Счастье мое. Любимая. Как я по тебе соскучился!

Да, любовь в чистейшем виде, подумал Сигурд Оли.

Этакая ли любовь кончается убийством?

В остальном бумаги касались состояния дел в «Магазине Кнудсена», и к исходу четвертого часа Сигурд Оли, откровенно говоря, уже совершенно потерял надежду найти хоть что-нибудь полезное для расследования, как вдруг вытащил из пожелтевшей папки листок бумаги, на котором значилось:

Хёскульд Тораринссон.

Аренда дома на Ямном пригорке.

Получено авансом 8 крон.

Подпись: Беньямин Кнудсен.

Эрленд как раз выходил из посольства, когда зазвонил телефон.

— Я нашел арендатора, — сказал Сигурд Оли. — Похоже на то.

— Чего? — переспросил Эрленд.

— Ну, арендатора нашего дома на холме. Я как раз ухожу из Беньяминова подвала. В жизни не видел такого чудовищного бардака, барахло на барахле и барахлом погоняет. Так я говорю, нашел записочку, в ней сказано, что некто Хёскульд Тораринссон платил за аренду дома на Ямном пригорке.

— Хёскульд?

— Да. Отчество Тораринссон.

— Дата?

— Записочка не датирована. Написана на чеке от «Магазина Кнудсена», на оборотной стороне. Подписано Беньямином. Я еще нашел другие счета, судя по всему, за стройматериалы для дома. Все записано на счет магазина, датированы 1938 годом. Видимо, в это время он начал строить дом или уже строил.

— А в котором году пропала его невеста?

— Погоди, сейчас посмотрю, у меня записано.

Педант наш Сигурд Оли, вот что. Записывает все всегда на совещаниях, я никогда этому не научусь. Шелестит страницами блокнота.

— Нашел, в сороковом году. Весной.

— И значит, до того Беньямин активно строит дом, а после прекращает и сдает в аренду.

— И одного из арендаторов зовут Хёскульд.

— Ты про этого Хёскульда что-нибудь еще нашел?

— Пока что нет. Может, стоит его самого поискать? — спросил Сигурд Оли, надеясь, что поиски Хёскульда дадут ему шанс вырваться из Беньяминова подвала.

— Хёскульдом займусь я, — сказал Эрленд и добавил, чтобы позлить Сигурда Оли: — А ты продолжай копать подвал, я уверен, ты найдешь что-нибудь еще полезное в этой куче барахла. Готов спорить, эта записочка — не единственная. Давай, рой, ищейка!

14

Покинув посольство, Эрленд отправился в больницу, где очень долго сидел в молчании у постели Евы Линд. Все думал, о чем бы с ней поговорить. Представления не имел, о чем. Со дня, когда врач сказал ему, что с дочерью надо разговаривать, Эрленд все пытался выбрать тему, но ни к какому решению так и не смог прийти. И вот настал момент.

Первые несколько попыток начать рассказ успеха не имели. Сначала Эрленд попробовал поговорить про погоду. Не получилось. Потом попробовал рассказать ей, кто такой Сигурд Оли и как он выглядит. Удалось выдавить из себя: мол, выглядит коллега в последнее время несколько уставшим. Но больше про Сигурда Оли ему сказать было нечего. Решил рассказать что-нибудь про Элинборг, но и этот номер не прошел. Тогда Эрленд поведал дочери о невесте Беньямина Кнудсена, которая якобы утопилась в море, и о его любовных посланиях, которые он прочел в подвале.

Добавил, что видел, как у ее кровати сидит ее мама.

На сем темы кончились.

— Что у вас с мамой вообще такое? — спросила его как-то Ева Линд в один из своих визитов. — Почему вы не разговариваете?

В тот раз с ней был Синдри Снай, но просидел у папы недолго, так что остались они с Евой одни, в вечерней декабрьской полутьме. По радио передавали рождественскую музыку, Эрленд было выключил ее, но Ева Линд врубила радио снова, мол, хочу слушать. Примерно на четвертом месяце, сменила сколько могла привычки, вымылась-почистилась и, как всегда, завела разговор про семью — которой на самом-то деле и не было. Синдри Снай эту тему старался не затрагивать — ни слова ни о матери, ни о сестре, ни о прочем, чего не существовало в действительности. Он вообще был молчун, то ли стесняется, то ли просто весь в себе. Эрленд мало что мог из него вытянуть. Но сын хотя бы не жаловался отцу на отца же. В этом между братом и сестрой была большая разница. Ева Линд только и знала, что обвинять отца в том да в сем да возлагать на его плечи ответственность за что ни попадя.

— С твоей мамой? — спросил Эрленд. — Слушай, давай выключим эту рождественскую дребедень, а?

Это он чтобы время выиграть. Очень не любил отвечать на вопросы Евы о прошлом. Не понимал, как должен рассказывать ей про свой недолговечный брак, про то, как завел детей, про то, почему ушел. Не умел правильно отвечать на ее вопросы, а она от этого все больше злилась. Как только речь заходила о семье, терпения у Евы не оставалось ни на грош.

— Нет, я хочу слушать музыку, — сказала Ева Линд, и услужливый Бинг Кросби продолжил свое вытье про «снег под Рождество». — А с мамой вот что. Она ни разу в жизни, сколько я помню, не сказала о тебе доброго слова, как тот крокодил, и все-таки должна же она была в тебе что-то найти, нет? Ну в смысле, когда вы только познакомились. Что это было?

— А ты ее об этом спрашивала?

— А то!

— И что она сказала?