Арби попытался скрыть разочарование: очень уж хотелось ему увидеть водяницу. Буркнул неловко:
— А как ты дальше один — с бочкой?
— А никак! — улыбнулся Дождик. — До воды недалеко, тут уж я ее на руках… Иди ко мне, Шлепа, иди, умница…
* * *
Холод — плохо! Почему вода, такая мягкая и ласковая, становится жесткой и колючей? Почему в нее нельзя нырнуть и согреться, почему она царапает изнутри жабры и забивает глотку, стоит открыть пасть?
Но Первый Ученик не боится зимы. Он не хуже своего друга Нурнаша умеет валяться в сугробах. А когда весной в потеплевшее болото придут другие ящеры, Первый будет рассказывать им, что такое «снехх», «порошша», «вьюхха».
Он уже не маленький! Он охотник! Он сегодня учуял в сугробе спящую птицу… ну, хорошо, учуял учитель, но поймал-то птицу Первый! И он знает, как называется эта птица: тетерев! Этот тетерев проснулся и хотел улететь, но разве улетишь от большого, сильного, почти взрослого охотника?.. Хорошо, вкусно об этом вспоминать!
Скоро Первый начнет охотиться совсем-совсем один. И первую свою дичь принесет учителю: угощайся!..
А ноздри поймали запах. Человеческий. Не Кринаш, не Нурнаш, не Дагерта. Чужой человек.
Человек — это не опасность. И не дичь. Человека нельзя обижать.
Додумывал Первый эту мысль уже над глубоким оврагом, свесив вниз голову и разглядывая человека. Человек забился под свисающие до самого дна древесные корни.
— Здрасс, — наконец учтиво нарушил тишину юный ящер.
Человек вскинул голову, странно булькнул и попытался вытащить из ножен меч (ящерок уже знал, как эта штука называется). У него это не получилось: под корнями не хватало места, а встать человек почему-то не захотел.
Поведение незнакомца озадачило чешуйчатого юнца, но затем он догадался: охотник выслеживает добычу. А он, Первый, ему мешает.
Ящерок огорчился. Так хотелось поболтать!
— Зассада? — на всякий случай уточнил он.
Охотник-человек снова издал невнятный звук, но на этот раз не булькнул, а хрюкнул. Наверное, дал понять, что поджидает здесь кабана. Второй рукой, свободной от рукояти меча, он зачем-то потянул корень, словно хотел обрушить на себя мерзлую стену оврага.
— Ссиди, — с сожалением попрощался Первый и заскользил прочь от оврага. Позади осталось тяжелое дыхание, сопение и хруст снега.
Все-таки незнакомец — плохой охотник. Запаху от него на пол-леса. И шумит, как бронекрыс во время брачного сезона!
* * *
— А я говорю — он нарочно! — огрызался Бурьян на своих дружков, возмущенных его дезертирством из оврага. — Он издевался! Навис надо мною своей клыкастой пастью и спрашивает этак ехидно: «Засада? Ну, сиди, сиди! Много ты, брат, высидишь?..»
— Так и спросил? — насмешливо прогудел Тумба.
— Да чтоб мне каждый день такая встреча выпадала, если вру! Вот как тебя его видел: черный, страшный, морда драконья… Ох, не будет нам сегодня удачи, парни! Видать, оттого эти девицы и смелые, что их ящеры охраняют! Вы оба как хотите, а я возвращаюсь в «Жареный петух». И тебе, Тумба, советую!
Хмурый с досадой понял, что поимка богатой наследницы на сегодня отменяется. Хотелось врезать Бурьяну, трусу и паникеру, но ведь Тумба за дружка заступится.
Придется весь вечер заговаривать им зубы, чтоб хоть завтра не передумали идти на дело. А девицы до завтра никуда не денутся.
* * *
Подранок, сам себе в том не признаваясь, тянул время. Утром он прикинул, что сразу уводить мальчишку с постоялого двора опасно. Пусть разбредутся по берлогам и норам ночные твари. Ему-то, Подранку, оно не так уж страшно, а вот если с ним будет ребенок…
Потом рассудил, что до обеда лучше не уходить: Гилазар хватится своего наследника, когда все сядут за стол. Пусть лучше в запасе будет побольше времени, чтобы оторваться от погони. С карапузом быстро не пойдешь.
А после обеда Подранок вышел во двор и увидел, что оба мальчугана — приезжий и хозяйский — дружно тормошат развалившегося у будки черного пса.
«Вот они, дети! Подвернулась новая забава — про старую враз позабыл. Какие уж ему тролли…»
Подранок даже удивился облегчению, которое вызвала у него эта мысль. Но тут же облегчение сменилось тягучей тоской, потому что Гилани обернулся, просиял и, оставив собаку, бегом бросился ему навстречу.
— Мы пойдем смотреть на троллей, да? — спросил он с жаркой надеждой и с явным страхом, что этот взрослый человек сейчас рассмеется и ответит: «А ты и впрямь поверил, малыш?»
Подранок помедлил с ответом. Он чувствовал, что убивает что-то в себе… но поступить иначе не мог, просто не мог.
— Пойдем, — ответил он наконец. — Только мне надо взять мои мечи. И выйти за ворота нам нужно порознь. Ты сможешь незаметно уйти со двора?
— Конечно! — просиял мальчуган.
* * *
Шлепа сидела на краю полыньи и, как кошка с пойманным мышонком, играла с бьющимся на льду окуньком. Поддавала лапой так, что рыба взлетала в воздух и падала все дальше от воды.
Тагизарна и Дождик с берега в дружном умилении любовались игрой охотницы. Существо, выглядевшее в бочке жалко и нелепо, сейчас переливалось грацией и красотой.
Шлепа обернулась, словно только что заметила наблюдающих за нею водяных. Недовольно зашипела. Подхватила окуня, который уже заледенел и перестал биться, подбросила в воздух, на лету поймала поперек пасти и гордо, неспешно прошествовала со своей добычей к берегу, где и спряталась среди камней.
— Струйка моя! Красавица! — проворковала Тагизарна. — Оголодала в замке…
— Ничего там не ела, — поддакнул Дождик.
Водяница словно только сейчас заметила своего спутника.
— Что ж, слово ты сдержал, Шлепу мою выручил. Придется и мне сделать, что обещала. Расскажу тебе про беду речки Безымянки.
— Госпожа Тагизарна, — уточнил честный Дождик, — Шлепу я выручал не один. Мне помогли Арби, бродячий певец, и Айки, девушка из деревни Топоры. Прошу и для них милости.
Водяница величественно кивнула. Сейчас она не была похожа на несчастную деревенскую бабу, какой юноша видел ее в прошлый раз.
— Запомню. Выпадет случай — отплачу им добром за добро… А ты спустись к полынье и опусти руки в воду. И думай про Безымянку. Только сразу говорю: не поможет тебе то, что узнаешь.
Дождик уже спускался к воде. Он даже не обернулся на предостережение водяницы. Упал на колени возле проруби, погрузил руки в стылую мглу, ощутил пальцами могучее течение. Старательно припомнил Безымянку: обрыв, голые ветви старой ивы, торчащие из-под снега камни…
И вдруг в глаза ударило яркой зеленью. Черные валуны почти скрылись среди горечавки и девясила, ветви ивы оделись длинной серебристой листвой и по-молодому запели под ветерком. По воде расстелились широкие листья кубышки. А сама вода радостно отражала и ветви ивы, и больших синих стрекоз, и лицо склонившегося над рекой Дождика.