У меня закружилась голова от каскада картинок, и я ощутила рвотный позыв. Нет. Спокойно, протяни руку, ухватись за что-нибудь. Мои пальцы ощупью нашли какую-то опору, но потом ослабили хватку, и я скользнула вниз. Я не пыталась сопротивляться. Так хотелось спать, и я позволила себе отключиться. Я скользила куда-то все быстрее и быстрее, и тошнота прошла. Вот так-то лучше, теперь надо проделать остаток пути. Картинки утратили сначала цвет, потом четкость, и я провалилась в беспамятство, спрятавшись за его плотным пологом.

Теперь движение стало другим. В темноте постоянно звучало п-пам, п-пам, п-пам, словно из плохо закрученного крана капала вода. Я открыла глаза, но света не было. Попыталась пошевелить руками, но они не послушались. Боль в груди изменилась, теперь казалось, что чья-то рука давит на нее, чтобы заставить выпустить весь воздух из легких. Если я и была ранена, то не ощущала этого.

Ритм то набирал скорость, то затихал, а потом снова возвращался. Мне показалось, что я знаю этот звук. Я ухватилась за него как за веревку, которая вывела бы меня обратно к пониманию… п-пам, п-пам, п-пам…

Да, я знаю, это…

Но на меня снова накатило беспамятство, оставив голову пустой и звонкой.

— Нет, — отчаянно сказала я, пытаясь отогнать его от себя, уцепиться за действительность.

Снова раздалось п-пам… п-пам…

Я знаю, знаю…

П-пам.

— Машина, — прошептала я. Это колеса. Он куда-то везет меня. Но тут веревка снова начала выскальзывать из рук. Кто меня везет?

П-пам.

— Габриель, — прошептала я. Он заканчивает свою книгу. И я — часть ее. Вернее, конец.

Поток забытья сбил меня с ног. Я несколько секунд сопротивлялась, но сил не было. Звук колес начал затухать. Я еще раз протянула руку в надежде удержаться за него. На мгновение увидела себя идущей по бульвару Колорадо. Вот оно, держись. Я потянулась дальше. Парад. И я иду в толпе.

— Нет… Нет… — Я постаралась закричать, но не могла выдавить ни звука. Маленькая девочка протянула ко мне ручонку и улыбнулась.

23

Казалось, голос зовет меня издалека, с другого конца комнаты или длинного коридора, такой же неразличимый, как воспоминание.

— Очнись, лейтенант.

Я почувствовала жгучую боль от пощечины. Чья-то рука с размаху ударила меня по лицу.

— Очнись! — заорал какой-то голос.

Сознание начало возвращаться. Создавалось впечатление, что я катаюсь на аттракционах в парке развлечений, набирая скорость и переворачиваясь в прерывистом потоке времени. Последний рывок напоминал заключительный отрезок американских горок, я неслась все быстрее и быстрее, а потом меня выкинуло обратно в настоящее с такой силой, словно я врезалась в стену.

Я подняла голову. Так, я сижу на стуле. На глазах повязка. Руки и ноги крепко примотаны к стулу. Ощутив прикосновение его ледяной руки к лицу, я дернулась.

— Хорошо, — сказал Габриель.

Запах дешевого одеколона тянулся за ним как шлейф, когда он обошел стул. Я попыталась сориентироваться, отмотать события назад к тому роковому первому шагу, который и привел меня в итоге в эту комнату. Вспышка в ночи. Дробовик. Гравий. Привкус машинного масла. Но на моей блузке нет крови.

— Ты выстрелил в меня резиновой пулей? — спросила я.

В том месте, куда попала пуля, кожу жгло, как будто к ней приложили горячий уголь.

— А мог бы и убить.

Но не убил и не убьет, пока я не исполню роль в его драме, как он того хочет. Это мое единственное преимущество, если можно как-то использовать то, что ты знаешь, как именно умрешь через несколько часов.

— Где моя дочь?

Габриель стукнул меня по уху, и меня пронзила острая боль, как будто я схватилась за оголенный провод.

— Я мог бы убить тебя! — со злостью повторил он, словно я не до конца осознала всю серьезность положения и то, что моя судьба у него в руках.

Я ощутила его дыхание на своей шее и окаменела.

— Тебе очень повезло, — прошептал Габриель мне на ухо.

В его дыхании перемешался сладковатый привкус корицы и горечь подгоревшего чеснока. Его рука скользнула мне на плечо и надавила на рану от резиновой пули. Я охнула, и воздух в легких кончился. Такое впечатление, словно рука этого психа залезла мне прямо в грудь и схватила за сердце.

— Понежнее?

Я попыталась ответить, но воздуха не хватало, чтобы вымолвить хоть слово. Рука Габриеля переместилась на горло, и он начал водить острым ногтем указательного пальца вдоль линии подбородка. Боль в груди стала затихать, и я смогла сделать вдох.

— Ты жалкий ублюдок! — воскликнула я.

Он отдернул руку, а я сжалась, приготовившись к очередной пощечине, но ее не последовало. Через повязку я ощутила, как он отпрянул, словно змея, прячущаяся в свою нору.

Я попыталась вспомнить, что видела в его глазах, что именно подсказало мне — эти глаза не с портрета Габриеля. Светлые, пронизывающие как бриллианты. В них светилась угроза, но я могла представить их и другими — нежными, умоляющими, светящимися от любви или роняющими слезы, или даже искрящимися от радости.

«Господь сотворил это лицо незабываемым» — так отец Пол описал портрет Габриеля. Но это не те глаза, на портрете были глаза хамелеона, актера… глаза, которые можно представить себе где угодно, в любой ситуации, и принадлежать любому. Господь сотворил… И тут я поняла. Как просто, просто и безукоризненно.

— Ты ведь не Габриель, да? Габриеля вообще не существует. Ты создал его, чтобы прятаться за ним, чтобы ты мог беспрепятственно ходить, где тебе вздумается.

Молчание.

— Кто же ты?

Я услышала его шаги. Казалось, он кружит вокруг как животное, изучает, решает, когда лучше напасть.

Давай, дави на него. Высмеивай его сценарий.

— Я знаю про Францию. Знаю, как ты убивал. Ты не террорист. Ты ни во что не веришь, ни за что не борешься, нет никаких высоких мотивов. Ты убиваешь просто потому, что у тебя съехала крыша, и ты жаждешь власти над людьми. Ты выполз из какой-то черной дыры, и тебя надо запихнуть обратно.

Шаги остановились за моей спиной и замерли. Я попыталась перевести дух, но воздух как будто испарился из комнаты. Я зашла слишком далеко? Насколько можно было надавить на него, не высвободив безумие, прячущееся внутри?

Его дыхание коснулось моей шеи, и каждый мускул моего тела напрягся в ожидании удара. Но ничего не произошло. Казалось, это дышит животное. Примитивное и ничего не скрывающее. Ничего не боящееся. Стоящее на вершине пищевой цепочки. Я почувствовала себя жертвой, которую тащили в логово хищника.

— Думаешь, ты хорошо меня знаешь? — прошептал он.