— Я, когда смотрел этот фильм, еще мальчишкой, испугался до смерти, — улыбнулся Оливер.

— Да, я вас понимаю. — Гаррисон задумчиво затянулся сигаретой, явно витая мыслями где-то очень далеко. — Вообще компьютерная графика — такая вещь... — Он тряхнул головой. — Парень, который работает вместе со мной над этим фильмом, бился над одним эпизодом целых три месяца. Там у Ван Грека верхняя часть туловища как бы тает и втягивается в этакое, знаете, море из какой-то горящей липкой гадости. — Дэвид взглянул на Оливера. — Мне кажется, что в конечном результате это может получиться настолько ошеломляющим, что перестанет вызывать страх.

Оливер промолчал.

— Ну да ладно, — снова улыбнулся Гаррисон. — Все это глупости. Кстати, вы не ответили на мои вопросы. Так почему вас интересует мое наследство?

Тон Дэвида был настолько беспечным, что Оливер невольно подумал, не предложила ли Жанин брату некую сумму наличными в обмен на обещание никогда не поднимать по вопросу о наследстве ненужный шум.

— Нам приходится иметь дело со страховыми компаниями, — солгал Оливер.

— Простите, не понял?

— Разумеется, это просто абсурд, что мы вынуждены тратить на это время, но управление полиции Лос-Анджелеса слишком долго было мишенью для всевозможной критики, так что теперь нас обязали заниматься и этим. Понимаете, родственники погибших обратились к страховщикам по поводу выплат.

— Разумеется, — кивнул Гаррисон. — Люди-то действительно погибли.

— Да, но теперь страховые компании наводят справки, делают всевозможные экспертизы. — Оливер наклонился к Гаррисону с заговорщическим видом, давая понять, что он ему доверяет. — Они хотят убедиться, что в ресторане «Эстель» все произошло именно так, как было описано. Ну, что это дело рук какого-то сумасшедшего, а не спланированная акция, которую кто-то провел для того, чтобы получить страховку.

— Но ведь убийца сам остался на месте преступления — он застрелился.

— Мне тоже все это кажется ужасно глупым. Но я всего лишь выполняю свою работу — пытаюсь убедиться, что мы, то есть полиция, ничего не просмотрели.

— А что, жизнь моих родителей была застрахована?

— Я-то думал, что вы это можете знать.

— Нет, я совершенно не в курсе. Честно говоря, я был просто в шоке, когда узнал, что мне по наследству причитаются какие-то деньги... много денег.

— Вы знаете, сколько именно?

— Что-то около миллиона долларов. Поверьте, я чуть не упал, когда узнал. — Гаррисон на секунду задумался. — Вообще мне кажется, что я просто перестал быть козлом отпущения, поскольку отец наконец понял, что Жанин далеко не безупречна.

— И каким же образом это произошло? — поинтересовался Оливер после небольшой паузы.

— Видите ли, Жанин была ужасно избалованной девчонкой, — со смехом сказал Дэвид. — Она привыкла всегда находиться в центре всеобщего внимания. Но мне кажется, в последнее время отец уже начал уставать от ее вспышек раздражения, от ее капризов, от ее бесконечных требований, чтобы он профинансировал ту или иную из ее благотворительных затей.

— Он говорил вам об этом?

— Нет. Но мама не раз намекала, что в отношениях между отцом и Жанин далеко не все так безоблачно, как им всем хотелось бы. — Гаррисон вздохнул. — Тем не менее отец поручил распоряжаться наследством именно ей. Так сказать, назначил ее «пчелиной маткой», королевой улья. Поэтому, если вам нужно что-то выяснить насчет наших финансов, поговорите с ней.

— С вашей сестрой не так-то легко встретиться.

— Да, она любит окружать себя рабочими пчелками... как, впрочем, и трутнями.

— У нее много приятелей-мужчин?

— Боже, как вы бестактны!

— Может, среди теннисистов?

— Вам что, нравится задавать риторические вопросы?

Оливер пожал плечами.

— Да, она обожает теннисистов, — подтвердил Дэвид Гаррисон. — Главным образом потому, что теннис прямо-таки притягивает всяких болванов, которые умеют льстить, говорить комплименты. А ей как раз такие и нравятся. Она любит, чтобы мужчины преклонялись перед ней, восхищались ею, рассказывали ей, какая она необыкновенная и талантливая. Это все оттого, что еще когда мы были детьми, стало ясно: она, конечно, хорошенькая, но необыкновенный и талантливый я. Я, а не она. Ей, понятно, и в голову не могло прийти, что я с удовольствием поменялся бы с ней местами. Но это было невозможно, и мне оставалось только язвительно улыбаться. Впрочем, похоже, нет человека, который был бы доволен своей судьбой.

— Значит, вы с сестрой никогда не были близкими людьми?

— Никогда. Наш отец сделал все возможное для того, чтобы мы возненавидели друг друга, и, надо сказать, преуспел в этом. — Гаррисон снова закурил и принялся барабанить пальцами по колену. — Он как бы разграфил лист бумаги и выписал на него наши личные качества. Жанин красавица — у меня внешность вполне заурядная, Жанин неглупая — я по-настоящему умен и обладаю способностями, Жанин общительная — я стеснительный и высокомерный, Жанин ласковая — я холодный и неприветливый, у Жанин во всем порядок — я везде создаю бардак. — Дэвид рассмеялся. — По крайней мере, я всегда был самим собой и ни от кого не зависел, а Жанин для счастья было просто необходимо расположение к ней отца. Конечно, теперь, когда родители погибли, она тоже стала независимой. Может, хотя бы сейчас она сумеет сделать хоть что-то стоящее сама и перестанет паразитировать на других людях, более одаренных, чем она. — Губы Дэвида перекосила злобная усмешка. — Но, скорее всего, этого не произойдет.

20

Было четыре часа дня. Сидя у себя в кабинете, лейтенант Декер пил кофе и листал утренние газеты. «Вэлли войс» продолжала муссировать расстрел в ресторане как одну из центральных тем номера — целая колонка на первой полосе была отдана под материал, автор которого пытался проанализировать личность Харлана Манца. «Лос-Анджелес тайме», однако, ограничилась публикацией небольшой статьи о достижениях Уолтера Скиннера в области кинематографа — и то где-то на последних страницах.

Лейтенанта заинтересовала заметка на третьей полосе спортивного раздела — собственно, даже не сама заметка, а подверстанная к ней фотография, на которой была запечатлена Жанин Гаррисон, стоящая рядом с симпатичным молодым мужчиной в белой теннисной форме. Лицо молодого человека, выразительное и очень красивое, сразу привлекало внимание — высокий лоб, волевой, выступающий вперед подбородок, аккуратно подстриженные кудрявые волосы, умные, проницательные глаза и тщательно оттриммингованная короткая щетина на щеках и подбородке.

Молодой человек сидел в инвалидной коляске. Жанин, стоя рядом, положила руку ему на плечо.

Уэйд Энтони. И он, и Жанин были красивы, словно фотомодели, но все же снимок производил довольно мрачное впечатление. Короткая подпись поясняла, что на фотографии изображены главный организатор и один из участников благотворительного теннисного турнира игроков-инвалидов, устраиваемого в память о тех, кто погиб в результате расстрела в ресторане «Эстель». В турнире, который должен был проводиться по круговой системе, пообещали принять участие — или по крайней мере оказать поддержку организаторам — многие «звезды». Но главной «звездой» был Уэйд Энтони — игрок, занимающий десятую строчку в рейтинге теннисистов-инвалидов. Это давало устроителям турнира основание надеяться, что им удастся собрать весьма крупную сумму.