Летисия села и оглядела те несколько квадратных метров, где ей предстояло провести много часов. На стенах можно было различить места, где у владельца кабинета висели рамки и афиши, но все они были своевременно сняты, чтобы ничто не отвлекало конкурсанта.
Она открыла ящики стола, они, конечно же, тоже были пустые.
Она скрестила руки под подбородком и оперлась локтями на стол.
Потом посмотрела на нотную бумагу. На этих нотных станах ей надо будет разработать мастерскую фугу на четыре голоса. Она не испытала ужаса перед белой страницей. Перед ее мысленным взором уже мелькали в беспорядке знаки крошей и триолей, синкопы и паузы, хроматические изменения звука и нюансы, которые вскоре заполнят партитуру.
Какой стиль будет предложен в этом году? Бах, Моцарт, Бетховен? Она предпочла бы Баха, но не отнеслась бы с пренебрежением, если это будут неаполитанские секстаккорды Моцарта или септаккорды Бетховена. Посмотрим…
Она представила Пьера в таком же ожидании. И еще подумала о своем отце, у которого должна была сегодня быть. А потом подумала о Паскале, таком чуждом всему этому, но таком близком ей.
«Сейчас не время рассеиваться, старушка, — мысленно строго сказала она себе. — Единственный мужчина, о котором ты должна думать, — это Иоганн Себастьян! Не дури!»
Только вот… думать об Иоганне Себастьяне не легко. Даже если долгие годы серьезно изучала его. Оказаться затерянной в фугах, утонувшей в прелюдиях, отданной во власть его кантатам. Страдать с его «Страстями», молиться с его мессами, лавировать среди его токкат. Быть раскованной в его концертах, осужденной на муки в его вариациях, признавать себя побежденной в ею сонатах…
До сегодняшнего утра она думала, что ей известно о Бахе все, и вдруг почувствовала, что не знает о нем ничего. Можно ли «научиться» музыке? Нет. Можно ли «научиться» Баху? A fortiori, [31] нет. В таком случае что сможет она сделать за эти часы? Но задавал ли себе подобные метафизические вопросы Иоганн Себастьян? Другие — наверняка, но эти — нет. Все будет хорошо.
Ровно в шесть тридцать старший преподаватель класса фуги вошел в кабинет. Он улыбнулся Летисии и молча положил перед ней на стол маленький листок. Летисия в ответ тоже улыбнулась ему немного вымученной улыбкой.
— Вы даже не знакомитесь с темой, Летисия?
— Нет, нет, я сейчас познакомлюсь, не беспокойтесь.
— Прекрасно. Я оставляю вас, — продолжая улыбаться, ответил преподаватель.
Когда он вышел, Летисия медленно опустила взгляд на листок с темой фуги. Там были двадцать одна нота, расположенные на восьми тактах, и Летисия вспомнила их почти мгновенно. Вверху было написано: «В стиле Баха».
Она встала, какое-то время походила из угла в угол по комнате, потом направилась к двери и взялась за ее ручку.
…Нужно, чтобы вы продолжали неустанно упражняться, потому что природа музыки требует упражнения и глубокого изучения всю жизнь…
Падре Мартини.
Письмо Моцарту, 18 декабря 1776 г.
Вена, 16 мая 1787 года
— Йозеф, Йозеф, где же ты, старая кляча? Ты принесешь нам наконец свое отвратительное пойло, которое осмеливаешься называть пуншем?
Моцарт ударил по бильярдному столу кием, который он держал в руках, что окончательно развеселило его друзей. В этот предвечерний час таверна «Серебряная змея» была, как всегда, полна завсегдатаями. Главный зал, уже готовый лопнуть, был весь прокурен австрийским табаком, единственным разрешенном во всей стране в целях защиты местного производства. Моцарт и его компания расположились в своем любимом заднем зале. Кроме Вольфганга, там были его двоюродный брат Хофер, виолончелист Орслер и два комедианта из театра пригородного района Леопольдштадт, которым руководил Маринелли.
Йозеф прибыл с подносом, который не обманул их ожиданий.
— Отойди, Вольфганг, сейчас мне играть! — крикнул Орслер.
— Ничего подобного! Моя очередь! — возразил Моцарт.
— Вы шутники! — воскликнул Хофер. — Если уж кому-то играть, так это мне!
Все пятеро расхохотались и, схватив кружки, которые только что принес Йозеф, провозгласили тост за собственное здоровье. Моцарт, быстренько отставив свою кружку, торопливо бросился к бильярдному столу, чем вызвал негодующие возгласы своих компаньонов.
— Ах, ах! Вам только лучше, ослы вы вьючные! Да что вам за дело?! Я промазал белым шаром!
— Господин Моцарт, вас там спрашивает какой-то молодой человек, — вмешался в спор трактирщик.
— Скажи ему, что я занят, сочиняю некое главное произведение, которое с нетерпением ждет мир, и меня нельзя тревожить. Правильно, друзья?
Возгласы одобрения, вызванные его словами, не смутили трактирщика.
— Я уже попытался отговорить его, но он настаивает, заявляет, что рекомендован какими-то важными господами.
— Ладно, приведи его сюда, этого надоеду, раз уж он так настаивает! — с хохотом сказал Моцарт, снова беря кружку с пуншем.
Немного погодя трактирщик вернулся вместе с молодым человеком в узком сюртучке. В руках тот держал цилиндр и, перебирая пальцами, крутил его. У него было круглое лицо с грубыми чертами, беспорядочно вьющиеся волосы и явная склонность к полноте.
Не глядя на него, прицеливаясь, чтобы нанести новый удар по бильярдному шару, Моцарт бросил ему:
— Итак, мне доложили, сударь, что вы желали видеть меня?
— Да, если вы и правда Амадей Моцарт.
— Это именно так, и надеюсь, что вы в этом не сомневаетесь. Как мне сказали, у вас солидные рекомендации. Кто же мог взять на себя этот труд?
— Здесь у меня два письма, одно от графа фон Вальдштайна, камергера князя-архиепископа Кёльна, а второе от курфюста Макса Франца.
— О, должно быть, вы уважаемая личность, если удостоились внимания таких господ! — восторженно воскликнул Моцарт, на этот раз посмотрев незнакомцу в глаза. — Как ваше имя?
— Мое имя — Людвиг ван Бетховен, я второй органист у князя-архиепископа Кёльна.
— Вы кажетесь мне слишком юным для такой должности, — пробурчал Моцарт, хотя сам лишь недавно шагнул в четвертый десяток.
— Мне шестнадцать лет, сударь. В конце года будет семнадцать, — счел нужным уточнить юноша.
— Ну так, господин Бетховен, что привело вас в прекрасный город Вену?
— Вы, сударь.
— Чудесно! Чудесно! — одобрил Моцарт, широко улыбаясь. — Я уже говорил себе, что в один прекрасный день стану монументом! Вы не выпьете со мной по кружке пунша?