— Ты можешь не бояться его, он не причинит тебе вреда, — сказал Джованни, улыбаясь. — Сними покрывало.
— Мессере Леонардо умеет преодолевать козни Дьявола. Он не испугается и не обидит тебя, — сказал странную фразу Джулиано. — Он увидит твое лицо таким, какое оно есть на самом деле. Дьявол не смутит его.
— Он даже может нарисовать твой портрет, чтобы ты могла увидеть себя без козней нечистого, — вторил ему Джованни. — Не бойся, откинь покрывало. Видишь, я надел свое красное платье. Дьявол не посмеет сунуться, когда рядом настоящий кардинал. Я живо припечатаю его крестным знамением. Получше некоторых отцов-экзорцистов.
Панчифика посмотрела на Джулиано. Тот еще шире улыбнулся и кивнул:
— Не бойся.
Девушка медленно стала поднимать вверх руки. Джулиано взялся за верхний край накидки и осторожно помог стянуть ее.
Леонардо чуть покачнулся. Ему понадобилась вся его воля, чтобы не измениться в лице. Он ожидал чего угодно, только не этого!
* * *
Теперь все встало на свои места. Вот откуда эта таинственность! Вот почему никто так и не решился разыграть христову карту — ни Медичи, ни Борджиа! Вот почему ее скрывают от всех власть имущих — и королей, и пап. Христова карта имеет большую силу, если ее прятать.
Леонардо запретил себе смотреть на Панчифику глазами человека, хоть вся душа его залилась нежностью от жалости. Он разглядывал девушку холодным беспристрастным взглядом ученого.
Разумеется, он видел такое и раньше. Но тогда уродство не было выражено так сильно. Те двое, что ему встречались, были почти детьми. Первый, мальчик, почти нормально ходил. Черты его лица не были до такой степени искажены. Другого он подробно зарисовал. Тот юноша тоже мог самостоятельно передвигаться и совершать элементарные действия. Должно быть, поэтому они выжили. Панчифика же без тщательного ухода и заботы Медичи, скорее всего, давным-давно бы умерла.
Огромные водянисто-серые, сильно косящие глаза навыкате. Искривленный нос и деформированная верхняя челюсть, отчего ее рот закрывался, только если она улыбалась. Из него постоянно текла слюна. Непропорционально большой лоб. Шея постоянно выворачивается, словно она пытается вылезти из тесного воротника. Маленькие короткие руки, постоянно дрожащие от напряжения.
Панчифика заулыбалась и начала раскачиваться. Потом повернулась к Джулиано.
— Хочу играть!
Голос ее был низким, хриплым и грубым.
Медичи осторожно поднял ее и помог подняться. Она неуклюже заковыляла к своим камушкам. Джулиано помог ей сесть на пол.
Панчифика собрала в руку горсть камушков и стала их высыпать, любуясь игрой света в стекляшках. Снова набрала, снова высыпала. На третий раз она повернулась к Леонардо, смеясь, высыпала камушки снова.
— Конди, тебе нравится мессере Леонардо? — спросил ее Джулиано.
Панчифика склонила голову набок и продолжала смеяться.
— Она все время играет, — пояснил Джованни. — Поэтому мы прозвали ее Джокондой. На свое собственное имя она уже не отзывается. Уменьшительно Джулиано зовет ее Конди.
Информации было совсем немного. Мы знали только, что у синьора Вазари случился сердечный приступ, возможно инфаркт, после чего он был доставлен в больницу. Мне, правда, сначала подумалось, что этот «инфаркт» примерно такого же свойства, как «наркотическое опьянение», с которым меня уложили в больницу. Но когда Петьёф рассказал нам о том, что в квартире синьора Вазари был обыск, в течение которого отцу Франчески устроили настоящий допрос, стало понятно, что его состояние действительно требует медицинской помощи.
Я беспокоился о старике, но еще больше — о его дочери. Как утешить Франческу? Я смотрел на нее заплаканное лицо, отстраненный взгляд, дрожащие руки, и мое сердце заходилось от боли. Никогда я не думал, что мне может быть так больно за другого человека, что мне может быть так дорог другой человек. А мы ведь провели вместе всего меньше суток, но сейчас мне кажется, что я знаком с ней всю жизнь, что я знал ее с самого рождения. Я счастлив, и я полон страдания. Какая странная… странная боль.
Мы выехали в Милан на четырех машинах — Петьёф и Винченци на одной, мы втроем — на другой, еще две — машины-сопровождение. К нам, кроме водителя, посадили головореза-охранника, но с этими «мерами предосторожности» глупо было бы спорить. Синьор Петьёф так спокойно сообщил нам, что «в иной ситуации» нас бы «просто ликвидировали», что высказывать какие-либо ультиматумы было бы просто глупо. Нам оставалось только ждать и надеяться на синьора Вазари.
Дорога сначала петляла в горах, потом спустилась в долину. Франческа, измученная ожиданием и долгим путешествием, уснула, положив голову на мое плечо.
— Интересно, что они ему такого показали, что он вернулся мрачнее тучи и уже несколько часов не выходит? — спросил Бельтраффио, разглядывая примитивную инкрустацию на камине.
— Сдается мне, что лучше нам об этом не думать, — Джакопо положил себе в тарелку еще ломоть баранины. — Давно так вкусно не ел!
Мельци сидел в стороне и тревожно поглядывал в сторону двери, ведущей в комнату учителя.
Неожиданно та отворилась. Леонардо выглядел бледным и осунувшимся.
— Франческо, — позвал он, — я хочу, чтобы ты мне позировал. Джакопо, принеси голубую бумагу и серебряные карандаши.
Салаино удивленно приподнял брови, потом недовольно надул губы.
Под мастерскую Леонардо отвели небольшой зал с длинным рядом окон. Он остался недоволен освещением.
— Здесь будет ряд зеркал, — он показал на стену напротив окон, — а рамы надо затянуть промасленной бумагой или дымчатым полотном. Свет должен быть рассеянным. Садись. Сними куртку и рубашку.
Леонардо вынул из своего ящика два странных предмета. Насыпал в каждый из них ароматных стружек, чуть-чуть пропитал их водой и маслом. Оба поставил между собой и креслом Мельци. Затем поджег. Помещение довольно быстро заволокло легкой полупрозрачной дымкой, похожей на серый предрассветный туман.
— Эта техника называется сфумато, — пояснил учитель, — мои успехи в ней пока скромны, но я думаю добиться большего. С твоей помощью, Франческо. Подними руку, вот так.
Леонардо сделал первый эскиз. Он работал удивительно быстро для себя и осторожно, стараясь не «спугнуть» восторженное, светлое, чуть лукавое выражение Мельци. Такое, какого никогда не было у Салаино. С Андре хорошо рисовать ангелов. Виду него всегда самодовольно-скучающий, отстраненный, холодный и бесстрастный.
— Вы чего-то боитесь? — неожиданно спросил Франческо. — Вы так напряжены и нахмурены.
Учитель вздрогнул.
Сомнения, которые он преступил, взглянув в лицо Панчифике, взметнулись с новой силой. Да, он боится. Боится, что, невольно открыв тайну христовой карты, подверг тех, кого любит, смертельной опасности.