Йохансон молчал.
— Я сказала что-то не то? — спросила Ли.
— Нет. Я заворожённо и взволнованно слушаю. Вы совершенно правы. Человеческая эволюция — это взаимовлияние генетических и культурных изменений. Были генетические изменения, которые привели к росту нашего мозга. Это была чистая биология, которая сделала возможной нашу речь, когда природа 500 тысяч лет назад перестроила нашу гортань и образовала центры речи в коре головного мозга. Но это генетическое изменение привело к культурному развитию. Язык формулировал познание, прошлое, будущее и воображение. Культура — результат биологического процесса, а биологические изменения следуют как реакция на дальнейшее развитие культуры. Хоть и очень медленно, но так.
Ли улыбнулась.
— Как хорошо, что я не спасовала перед вами.
— Ничего другого я и не ожидал, — галантно ответил Йохансон. — Но вы сами сказали, Джуд: наше хвалёное культурное многообразие упирается в генетические границы. А они проходят там, где начинается культура разумных нелюдей. Мы образовали множество культур, но все они базируются на необходимости защитить наш вид. Мы не можем перенять ценности другого вида, чья биология противостоит нашей и может оказаться нашим естественным противником в борьбе за жизненное пространство и ресурсы.
— Значит, я права! Нам не надо предпринимать попытку понять Ирр. Мы должны найти способ оставить друг друга в покое.
— Нет, вы неправы. Потому что они не оставят нас в покое.
— Тогда нам конец.
— Почему?
— Разве мы не пришли к согласию, что люди и не-люди не могут достичь консенсуса?
— Можно прийти к согласию и в том, что христиане и мусульмане не могут достичь консенсуса. Послушайте, Джуд: мы не можем и не обязаны понимать Ирр. Но мы должны дать место тому, чего мы не понимаем. Решение заключается в отступлении, и в настоящий момент отступить нужно нам. Этот путь должен сработать. Он ведёт не через эмоциональное понимание — его не будет. Но через изменённую точку зрения. Через понимание мира, который тем обширнее, чем дальше мы удаляемся от своего вида, ища дистанцию по отношению к самим себе. Без этой дистанции мы будем не в состоянии выработать у Ирр другой взгляд на нас, отличный от того, что у них уже есть.
— Разве мы как раз не пытаемся отступить? Уже одним тем, что ищем контакта с ними.
— И что из этого следует?
Ли молчала.
— Джуд, выдайте мне тайну. Почему я вас так ценю и так мало вам доверяю?
Они посмотрели друг на друга.
От стоячих столиков до них доносился шум разговоров. Обрывки разговоров превращались в возгласы, в крики. В этот момент из громкоговорящей радиосвязи по палубе разнеслось:
— Тревога дельфинов! Внимание! Тревога дельфинов!
Ли первая прервала дуэль взглядов. Она повернула голову и глянула на сумрачное море.
— Боже мой, — прошептала она. Море больше не было сумрачным. Оно начало светиться.
* * *
Голубое Облако
Повсюду флюоресцировали волны. Тёмно-синие острова поднимались из глубины к поверхности воды, расширялись и сливались, и всё это выглядело, будто северное сияние пролилось в море.
«Независимость» покачивалась в море света.
— Если это ответ на твоё последнее послание, — сказал Грейвольф Кроув, не отводя взгляда от игры света, — то на кого-то ты произвела сильное впечатление.
— Какая красота, — прошептала Делавэр.
— Смотрите! — воскликнул Рубин.
Свет начал пульсировать. В нём возникали гигантские вихри, они вращались вначале медленно, потом всё быстрее, пока не закрутились спиральными галактиками, втягивая внутрь себя потоки синевы. Центры стали уплотняться. Тысячи сверкающих звёзд вспыхивали в них и снова угасали…
Сверкнула молния.
Кто-то на палубе вскрикнул.
Картина разом преобразилась. Воду пронизывали яркие разряды, разветвляясь между разбегающимися вихрями. Под поверхностью воды бушевала беззвучная гроза. В следующий момент вихри начали удаляться от корпуса «Независимости», разбегаясь во все стороны. Голубое Облако устремилось к горизонту с ошеломительной скоростью и исчезло из поля зрения.
Грейвольф первым вышел из оцепенения.
Он бросился бежать к «острову». Делавэр за ним. Остальные тоже. Грейвольф слетел вниз по лестнице, держась только за перила, и устремился в CIC, Пик и Ли за ним по пятам. Мониторы наружных камер не показывали ничего, кроме тёмно-зелёной воды, потом в поле зрения появились два дельфина.
— Что это? — крикнул Пик. — Что говорит эхолот?
Один из дежурных радистов повернулся:
— Там что-то большое, сэр. Что-то, я не знаю… трудно сказать… Будто бы…
— Что будто бы? — Ли тряхнула его за плечо. — Докладывайте, вы, идиот! Что тут происходит?
Радист побледнел.
— Это… это… на экране не было ничего, потом вдруг возникли какие-то плоскости. Они возникли из ничего, я клянусь, вода вдруг превратилась в материю. Они слились в стену… она повсюду…
— Немедленно поднять в воздух «Кобры». Обширный разведывательный полёт.
— А что поступило от дельфинов? — спросил Грейвольф.
— Неизвестная форма жизни, — ответила женщина-матрос. — Они первыми засекли.
— Локализация?
— Повсюду сразу. Удаляется. Сейчас в километре отсюда, но снова стягивается. Сонар показывает массивное присутствие по всем направлениям.
— А где сейчас дельфины?
— Под судном, сэр. Прибились к шлюзу. Я думаю, им страшно! Они хотят внутрь.
В CIC сбегалось всё больше народу.
— Выведите на большой монитор спутниковую картинку, — приказал Пик.
Большой экран показал «Независимость» из перспективы кихола. Судно лежало посреди тёмной воды. От голубого света и молний — никакого следа.
— Только что всё было светло, — сказал человек, контролирующий спутник.
— А мы можем получить картинку с другого спутника?
— Сейчас нет, сэр.
— О’кей. Тогда пусть кихол увеличит захват.
«Независимость» на мониторе съёжилась. Спутник увеличил поле видимости. Во все стороны от судна простиралось свинцовое Гренландское море. Из громкоговорителя послышались свист и кликанье дельфинов. Они всё ещё возвещали присутствие неизвестной формы жизни.
— Этого мало.
Кихол расширил картинку дальше. Теперь объектив захватывал участок в сто квадратных километров. «Независимость» с её 250 метрами длины казалась щепочкой.
Все, затаив дыхание, смотрели на монитор.
Теперь стало видно.