Судя по ее одежде и украшениям, она должна была быть местной уроженкой. Я немедля отыскал в памяти только что выученные в эти дни несколько слов на уйгурском языке. Хотя я изучал немало древних, давно вымерших языков — в этом краю они были распространены в незапамятные времена — но не мог говорить на языках, на которых сейчас говорили здесь. Вот уж правда предмет для сатиры.
Наконец я вспомнил одну фразу на уйгурском языке. Это было приветствие, по смыслу нечто вроде нашего: «Доброе утро». Я прокричал эту фразу.
Она остановилась и обернулась ко мне. О небо, какие у нее были глаза! Я увидел прекраснейшие глаза, напоминавшие о фресках древней цивилизации Западного края. Ее лицо было закрыто, но была заметна белизна кожи; у нее была очень высокая переносица и тонкие, слегка изломанные губы; линия подбородка была необычайно мягкой, непохожей на круглые и выступающие подбородки уйгурских женщин. На взгляд ей было чуть больше двадцати лет, в одной руке она по-прежнему держала уздечку, другая была свободна. Она молча смотрела на меня, но что-то скрытое в ее взгляде внушало мне беспокойство: мне никогда не приходило в голову, что здесь, в глуши Лобнора, могут быть такие прекрасные женщины.
— Наконец-то вы проснулись, — заговорила она.
Мне никак не могло прийти в голову, что она заговорит по-китайски, и притом — на литературном языке путунхуа. Ее речь была мягкой и чистой, как родниковая вода в пустыне, а я от удивления лишился дара речи.
— Вы наверняка сбились с дороги. Я нашла вас спящим на верблюде, поэтому и веду верблюда вместе с вами к себе домой.
— Вы меня спасли, спасибо. Где же ваш дом?
— Там, впереди, — указала она вперед взмахом руки, где что-то виднелось в отдалении, но настолько далеко, что разглядеть было невозможно.
Я кивнул, и она мне улыбнулась. И я машинально рассмеялся ей в ответ. Вдруг я осознал свое положение: мужчина, который вынуждает молодую женщину вести под уздцы его верблюда. Вот уж действительно ничего не скажешь. Я захотел спрыгнуть, но не мог даже двинуться, обе ноги онемели.
— Вы хотите сойти? Бесполезно, вы очень устали, лучше сидите, — обернувшись ко мне, проговорила она, продолжая вести верблюда под уздцы.
Не зная что сказать, я спросил:
— Как вас зовут?
— Меня зовут Майя, если писать имя китайскими иероглифами, то сначала к иероглифу «ма» — «лошадь» надо сбоку приписать иероглиф «царь», а потом из слова «изысканный» — «вэнья» взять иероглиф «я». А как зовут вас? — спросила она, не останавливаясь.
— Майя? — Это странное и удивительное имя я молча повторял про себя. Если перейти на какой-нибудь западный язык, то это имя следует писать «Maja», и, кажется, такое имя действительно существует; вдобавок, именно так переводится на китайский язык название древней цивилизации в Центральной Америке. Но я об этом не стал задумываться и сказал ей правду:
— Здравствуйте, Майя. Меня зовут Бай Чжэнцю, археолог из экспедиции. Вчера мы после раскопок угодили в песчаную бурю, и я потерялся, сам не знаю, как сюда попал.
— Вы археолог? Приехали на Лобнор раскапывать могилы? — нахмурившись, спросила она меня.
— Мы приехали защищать памятники культуры, а не разрушать их. Не просто раскапывать могилы, — я старался ответить понятно.
— Как европейцы, которые приезжали к нам сюда много лет назад?
Я был удивлен: следовательно, она знала о Свене Хедине и Стейне, вероятно, по местным преданиям.
— Нет, я не такой, как они. Они грабили, а мы защищаем.
Майя, по-прежнему качая головой, рассмеялась:
— Помолчите, у вас от жажды во рту пересохло.
Она вытащила из-под одежды бурдюк и сунула его мне в руки:
— Пейте.
Я не знал, как ее отблагодарить. Возможно, она так поступила потому, что обитатели песчаной пустыни часто живут в одиночестве, и у них распространилась добрая традиция гостеприимства.
Драгоценнейшую в пустыне воду они могут просто так дать незнакомому человеку! Может быть, мы, китайцы, самые эгоистичные люди. Преисполненный благодарности, я открыл бурдюк, полный воды, и осторожно пригубил, омочив потрескавшиеся губы. Я опасался, что в пустыне вода будет солоноватой, а она оказалась сладкой и чистой. Я отпил первый глоток — вода прошла по моему горлу, напоила все мое существо словно дождь, выпавший на иссохшее от зноя поле. Клянусь, что за всю свою жизнь я никогда не пил такой вкусной воды. Но я не посмел пить много, один-два глотка — и хватит; исполненный благодарности, я возвратил бурдюк Майе.
Встряхнув бурдюк, она спросила:
— Почему выпили так мало? Вам необходима вода.
— Нет, этого с меня хватит.
— Не знала я, что вы так думаете, — засмеялась она.
Она отвернулась и быстрым шагом пошла вперед, ведя под уздцы верблюда. Она шла очень быстро, большими шагами; в ней не было ни следа городского кокетства, она была здоровой и естественной. По-моему, только эта трудная для человеческой жизни пустыня может порождать таких женщин.
Вскоре я наконец увидел что-то зеленое. Этот цвет сразу же воодушевил меня, мои ноги больше не деревенели; не без труда я спрыгнул с верблюда и пошел рядом с Майей.
— Почему вы сошли?
— Не хочу, чтобы люди видели, как я еду на верблюде, а вы идете пешком.
Наконец мы подошли к зеленому островку. На самом деле это было всего лишь зеленое пятнышко посреди желтой пустыни, где делала изгиб речка. На ее берегах росли тополя и фанаты, сама речка заросла камышом, много птиц гнездилось по берегам, несколько лодок-долбленок стояло на речке. Здесь ничто не напоминало о пустыне. Мне казалось, будто я вернулся в обильный водой край под Шанхаем.
Посреди зеленого островка-оазиса была крохотная деревенька из нескольких десятков мазанок, слепленных из глины, с камышовыми крышами на тополевых жердях. Мазанки были разбросаны поодаль друг от друга, но их дружелюбные обитатели жили без розни. Когда Майя привела меня к ним, они вынесли из домов еду, чтобы угостить меня. Сильно проголодавшийся, я отлично пообедал; главным блюдом была рыба, на закуску — мелко нарезанная баранина. Майя сказала, что они здесь живут в основном рыбной ловлей, а еще держат овец. Они невысокие и некрупного телосложения, возможно, как раз потому, что главной пищей у них служит рыба. Однако среди этих людей не было никого, кроме Майи, кто умел бы говорить по-китайски, поэтому большую часть времени Майя исполняла роль переводчика. Если судить по их лицам, то больше всего они похожи на уйгуров, но я внимательно прислушивался к их речи, и, по-моему, она не походила на уйгурский язык. Я немедленно стал вспоминать знакомые мне древние языки Западного края и про себя старался их сравнивать с их речью; действительно, обнаруживалось кое-что общее. Возможно, их язык принадлежит к другой языковой семье — индоевропейской, на одном из языков этой семьи говорили и древние лоуланьцы.