— «Вмешательство» — любопытный эвфемизм… Но вы мне вот что объясните. В какой момент у вас возникла мысль похитить мою пациентку?
Краем глаза я замечаю, что Нед нервничает все сильнее.
— Когда стало известно о ее переводе в другое учреждение, доступа в которое у нас нет. Тот факт, что она лежала в обычной больнице, облегчил нашу задачу.
Кристин со скромным изяществом опускает глаза и задумчиво изучает пол — как будто прикидывает, не пора ли его отполировать и какое средство даст наилучшие результаты. Она явно понятия не имеет о том, что натворила, и так расстроена моей враждебностью, что впору ей посочувствовать.
Отступив на пару шагов, Нед придирчиво рассматривает свою работу, затем разворачивает проектор таким образом, чтобы изображение проецировалось на простыне, и наводит фокус. Кристин Йонсдоттир подается вперед, сцепив руки, и устремляет взгляд на экран. Несмотря на нежную кожу и тонкие, интеллигентные черты, вряд ли она часто смотрится в зеркало. Зачем? Она и так прекрасно знает, кто она такая. Эта женщина подобна старому вину, думаю я с завистью. Все лишнее давно отслоилось в осадок. А моя муть еще плавает. Наверное, потому-то Фрейзер Мелвиль и находит ее неотразимой. Возможно, ему отвратительна не только моя параплегия. Возможно, все в тысячу раз хуже, чем я думала.
— Знаете, я увидела рисунки Бетани, и мне захотелось понять, откуда взялись эти образы. Эти проекции, эти…
Видения, — договариваю я за нее. — Бредовые видения. — Почему-то мне хочется расставить все точки над «i». Наплевав на деликатность, скромность и такт.
Даже в темноте видно, как густеет румянец на скулах Кристин Йонсдоттир. Возможно, она поняла, что в моих к ней чувствах нет ничего сестринского или доброжелательного. — Бетани говорит «видения». На тот случай, если вы не знали.
Как же велик снобизм, с которым эмпирики — к ним я отношу и себя — взирают на любую метафизику, на сериалы, которыми дурят людей, на третьесортные фильмы в духе «хотите верьте, хотите нет», на программы из разряда «удивительное рядом».
— Простите, что вмешиваюсь, но я сейчас задерну шторы, — тихо говорит Нед. — Чтобы вам было видно то, что я собираюсь показать.
Мы обе рассеянно киваем. Комната погружается в темноту.
Кристин говорит:
— В этой области я не специалист, поэтому не возьмусь судить о происхождении ее… — Она изящно выкручивается: вместо слова «видения» просто поводит в воздухе у висков. — Но в том, что касается самих изображений…
Кристин хочет сказать: нам не хватает информации, чтобы определить место будущей катастрофы, — объясняет Нед и щелкает мышью. — Взгляните на это. — На простыне возникает один из рисунков Бетани. Нед настраивает резкость. — В этом изображении есть множество интересных деталей. Правда, чтобы их разглядеть, нужно иметь представление о том, как устроены буровые вышки. — Показывает на платформу и на линию, уходящую под морское дно. — Такие рисунки и заставили нас заподозрить, что Бетани увидела начало подводного оползня — результат буровых работ, ведущихся на некой платформе. К сожалению, мы не знаем, на какой именно. Все они довольно сильно отличаются друг от друга. — Тут он посылает мне шутливо-ироничный взгляд. — Человеку, открывшему то или иное месторождение, позволяют его окрестить, поэтому названия у них довольно чудные.
Кристин встает:
— Пойду позову Фрейзера. По-моему, он должен присутствовать при этом разговоре.
Наконец до нее что-то дошло. Отлично.
— Задали же вы ей жару, — говорит Нед после ее ухода. — Ко мне вы отнеслись снисходительнее. При том, что Бетани похитил именно я.
Молчу. Слепой он или дурак — это его проблема.
Нед Раппапорт пролистывает список файлов, а я перекладываю ноги поудобнее и собираюсь с силами для новой встречи с физиком.
— Нашел. Вот фотографии всех офшорных вышек, где по имеющимся у нас сведениям уже ведется экспериментальная добыча, плюс десяток нефтяных и газовых, которые, как мы подозреваем, собираются переоборудовать под метан.
Нажатием кнопки белая простыня превращается в лоскутное одеяло, составленное из фотографий морских платформ со шпилями дерриков: скучные железобетонные конструкции тянутся к небу, окруженные бурлящими волнами, или припорошенные снегом, или застывшие под солнцем среди пронзительной бирюзы тропических вод, в обманчивой дали от берега.
Сами вышки — из некрашеного металла, зато все подъемные краны — разных цветов, как и на суше. Бетани утверждает, что наш — желтый, поэтому… — Теперь на коллаже остается всего несколько разросшихся фотографий, на каждой из которых возвышается канареечного цвета кран. Некоторые выглядят как новенькие, но на большинстве краска начала облезать. — Из этих восьми три — у берегов Китая, Индии и Новой Зеландии — закрыты для переоснащения, а из российских одна законсервирована с прошлого года. В итоге круг подозреваемых сужается до вот этой четверки. — Он снова щелкает мышью, поделив простыню на четыре квадрата. — «Погребенная надежда» в Северном море, «Мираж» в Индонезии, «Затерянный мир» в Караибах и «Эндшпиль Бета» у берегов Сибири.
Оживленно переговариваясь, в комнату входят Кристин Йонсдоттир и Фрейзер Мелвиль.
— Что Хэриш? Согласен? — спрашивает Нед.
Парочка переглядывается и принимает совместное решение.
— Более или менее. Давайте сначала введем Габриэль в курс дела, — говорит физик.
Он и Кристин Йонсдоттир усаживаются по обе стороны от меня: он — на край шезлонга, она — на стул слева. Попав в оцепление, впариваюсь взглядом в импровизированный экран и впервые рассматриваю вышки как следует.
— Какой у них… героический вид.
— Именно, — откликается физик, как будто я, сама того не зная, угадала ответ на некий тайный вопрос. — Олицетворение людского гения. Сколько в них амбиций, сколько надежды… — Эта реплика звучит почти как начало одной из дискуссий, которые мы вели в те времена, когда еще разговаривали друг с другом. — Пока Бетани не подбросит нам еще какую-нибудь зацепку, мы вынуждены исходить из того, что любая из этой четверки может оказаться той, которая нам нужна. И если подводная трещина из ее видения…
Скользнув вдоль края шезлонга, физик придвигается ко мне. Отклоняюсь в сторону, но он все равно сидит так близко, что я чувствую тепло его тела.
— Так вот что там нарисовано? — спрашиваю я. В голове царит полный сумбур, но я должна во что бы то ни стало сохранять обычный тон — хотя бы из гордости. — Трещина?
Разлом и точка вспышки, — говорит Кристин Йонсдоттир. — Чтобы высвободить вмороженный в дно метан, там, скорее всего, пробурили горизонтальную скважину и спровоцировали перепад давления. Однако, если они где-то просчитались и ускорили уже начавшийся процесс, давление начнет расти. Когда оно достигнет критической точки, есть риск самопроизвольного выделения огромной массы замерзшего метана — много больше, чем они рассчитывали.