– Хотите сказать, что Гритти превысил свои возможности?
Франжипани явно не желал обсуждать с французским посланником личность Аловизо Гритти. Даже то, что венецианец был главным соперником за внимание султана, не давало повода о нем злословить.
Жан мог бы сказать, что Луиджи и впрямь перестарался, набивая карманы. Золото из них стало вываливаться, и хитрый венецианец предпочел сменить место службы и жизни. Он вызвался помочь Яношу Запольяи в наведении порядка в землях, где правил этот ставленник Османской империи.
Отъезд Гритти в Венгрию был больше похож на бегство из Стамбула, он слишком резво принял необычное предложение султана, вернее, его главного визиря. Однако отъезд в Венгрию мало помог Аловизо Гритти, потому что следом полетело уведомление чиновников о его огромном долге казне. Удирать нужно было к императору Карлу, ведь в Венгрии взыскать долги могли запросто. Что и произошло.
Раздобыть деньги Луиджи Гритти решил в венгерских землях, что не могло закончиться добром.
Оно им и не кончилось. Зарвавшийся венецианец попытался стать новым правителем Венгрии, но неудачно, оказался вынужден бежать к молдавскому господарю, который выдал его разгневанным недругам с потрохами. Луиджи Гритти был казнен вместе со своими сыновьями, а его средства попросту растащены.
Но это произошло еще не так скоро, почти десять лет Гритти пытался освоиться в Венгрии…
Если место доходно, оно не бывает не занято, во всяком случае, долго не бывает.
Синьора Венеция стремительно теряла свой вес в Османской империи. Дело не в поведении Аловизо Гритти, а в том, что, крутясь между двух огней, трудно не обжечься. Как бы ни пытался дож Андреа Гритти быть хорошим со всеми, приходилось нарушать договоренности и собственные обещания.
В ответ в Стамбуле все сильней прижимали венецианских купцов, на их место постепенно приходили другие.
Но главная потеря Венеции в Стамбуле была даже не в купеческих лавках, вернее, в них тоже, но прежде всего в доставке товаров. Долгое время сначала генуэзцы, а потом венецианцы довлели в восточной части Средиземного моря. Корабли венецианских купцов чувствовали себя в Мраморном море и в бухте Золотой Рог хозяевами.
При новом султане такое положение не могло оставаться незамеченным. И Сулейман, и Ибрагим прекрасно понимали важность наличия оснащенного флота. Воевать на суше для турок затруднительно, часто военные кампании заканчивались из-за наступления холодов. Ограничения по времени не позволяли эффективно осаждать европейские крепости, непогода могла сорвать любые грандиозные планы, как было под стенами Вены.
К тому же захваченные земли нужно было как-то удерживать. Куда эффективней просто грабить побережье или хотя бы брать с него дань. Побережья у Средиземного моря всегда были богатыми, что северное, что южное, что западное. Но чтобы нападать так далеко от собственных берегов, нужно иметь сильный флот. Даже чтобы просто плавать, не боясь пиратов, которыми море просто кишело.
Османская империя принялась строить новый флот, а пока… Пока решили использовать тех же пиратов.
Так началась служба султану знаменитого Хайраддина Барбароссы. Несколько уставший от неприкаянности пират с удовольствием принял предложение султана стать хозяином большей части африканского побережья (особенно его манил Тунис) при условии признания себя вассалом империи и борьбы с остальными пиратами и, главное, с чужим флотом.
Постепенно Османская империя получила мощный флот, способный хозяйничать на море, а Барбаросса поставил на новый флот обученных моряков из числа бывших корсаров. В бухте Золотой Рог один за другим греками строились прекрасно оснащенные корабли, и довольно скоро вся восточная часть Средиземного моря стала зваться турецким озером.
Очень пригодилась вывезенная Ибрагимом из Египта карта с розой ветров африканского побережья. Турция стремительно становилась мощной морской державой.
Но планы Сулеймана были куда грандиозней. Не только Средиземное, но и Красное море, и Персидский залив должны стать турецкими! Вот тогда можно будет потягаться с императором Карлом не только в Альпах, но и по всей Европе, прежде всего нападая с моря.
Сулейману было не до ссор или споров с Ибрагимом, грандиозные планы требовали не просто единства действий и помыслов, но и отречения от мелких дел вроде ссор в гареме. Султану не до того, хотя гарем с каждым днем доставлял все больше проблем. Давно и серьезно болела валиде, конечно, Сулейман не занимался делами внутри Врат Блаженства, даже болея, Хафса старалась выполнять свои обязанности, помогая сыну, но не думать о слабеющей с каждым днем матери он не мог. Сердце Хафсы Айше давно доставляло ей неприятные минуты, а теперь и вовсе заставляло подолгу лежать в постели. У всех если не на устах, то в мыслях один вопрос: что будет, когда…
Додумывать этот вопрос никто не решался.
У Роксоланы свои дела, она вдруг решила доказать, что никогда не бывала продана, а значит, считаться рабыней в полной мере не может. Зачем, если все равно оставалась в полной власти Сулеймана, не знала сама, просто чувствовала, что, если сумеет это доказать, что-то изменится.
Сначала пришло в голову, что Ибрагим не посмеет солгать и не рискнет поклясться пред богом, что платил за нее деньги, а не получил в дар. Наивная женщина решила сходить к Ибрагиму-паше и просто поговорить. Прошло столько лет, неужели он до сих пор будет скрывать то, что получил наложницу в дар?
Ибрагим даже не сразу понял, о чем Роксолана ведет речь.
– Чего госпожа желает?
– Признайтесь Повелителю, что меня вам подарили.
– Зачем?
– Хочу, чтобы он понял, что я не продавалась в Бедестане, как мясо.
Ибрагим поразился: неужели у нее столько лет тлеет глупая застарелая обида? И эта женщина считает, что может влиять на султана? Большей нелепости он не слышал.
Но ничего объяснять не стал, не пожелал даже обсуждать, просто покачал головой:
– Нет.
Каким нужно быть глупцом, чтобы сейчас, когда у султана и без того полно поводов для недовольства после провала двух походов, вдруг сознаваться, что не покупал Хуррем, а получил в дар! Зачем, что это изменит?
– Почему нет, ведь это так?!
В голосе Роксоланы отчаянье, если бы не занятость другими делами, Ибрагим, пожалуй, воспользовался бы им, он не знал как, но понимал, что воспользовался бы. Но визирь снова отрицательно покачал головой:
– Нет.
Встретившись с Ибрагимом взглядом, Роксолана поняла, что уговаривать, убеждать и даже угрожать бесполезно, Ибрагим никогда не скажет то, что как-то поможет ей. Удивительно, что даже не поинтересовался, зачем ей это нужно.
Она не стала ни умолять, ни допытываться о причинах отказа, просто решила для себя, что найдет способ доказать и без Ибрагима, а ему поставит это в вину. Прошептала едва слышно, но он разобрал: