У Чарли чуть-чуть отлегло от сердца.
– Как только освободится, – попросила Чарли, – пусть сразу же зайдет ко мне. И пожалуйста, следите за ними.
Ей большого труда стоило сказать это спокойным голосом. Во-первых, ей совсем не нравилось, что Метью пошел к Шакиру. Зачем? Этого не надо. Теперь надо держаться от них подальше, как от прокаженных, сами сгниют. Но перед полным своим крахом они еще могут нагадить от души, да что там – они могут сейчас вообще забыть об осторожности, они могут, нет, они просто должны сейчас кого-нибудь убить. А Метью такая прекрасная мишень.
Во-вторых, ей хотелось просто его увидеть. Просто прислониться к его груди, чтобы он гладил ее по голове, как маленькую девочку, и шептал незнакомые, но очень милые слова по-чеченски. Оказывается, в этом языке тоже есть ласкательные слова, и они тоже звучат нежно.
Она никогда не говорила ему, что любит его. Она вообще ничего об этом не говорила. Сейчас, возможно, сказала бы. Нет, не возможно – обязательно сказала бы. Она только это и хочет сейчас сделать.
Пайпс достала мундштук, вставила сигарету, поднесла к губам и застыла.
Боже мой, что я натворила?! Да пропади он пропадом, этот отель, этот сервис, эти пять звезд!… Эта пиррова победа!… Ничто не стоит человеческой жизни. Ничто не стоит жизни любимого. Зачем я заставила его выбирать? Нет, не между мной и соплеменниками, не между мной и женой, не между мной и его гордостью, а между жизнью и смертью. Мне что, так нужны эти проклятущие деньги? Эта поганая слава? Мне нужен он! Я его люблю!
Сидеть не было сил. Стоять – тоже. Пайпс бегала по кабинету, натыкаясь на углы стола и стулья. Она пыталась себя успокоить, она старалась мыслить трезво, но ничего не получалось, ей вдруг почему-то показалось, что она больше не увидит Ахмата. Что не сможет защитить его словами своей любви, не укроет.
Хоть самой беги к этим чеченцам.
И Пайпс уже сделала шаг к двери, но позвонил Карченко:
– Они вышли.
– Кто – они, куда вышли? – опешила Чарли.
За эти короткие минуты она вообще забыла, на каком она свете, а тем более что сама просила Карченко следить за чеченцами.
– Они идут в ресторан.
– В какой ресторан?
– Я думаю, во французский. Ведь там сегодня, кажется, банкет?
Банкет! Ну конечно! Сейчас все соберутся. Надо будет говорить тосты, надо будет улыбаться, мило беседовать и смеяться.
Чарли снова метнулась к двери и снова замерла.
Переодеться! Она забыла!
Прическа! Ее сегодня к пяти ждал Валентин! Она все забыла, она просто замоталась? Нет. Это все к тому же предчувствию, к той злой, надвигающейся беде, которую она чувствовала с самого утра. Но что, что может случиться?
Да все! И самое страшное! Поэтому ей сейчас надо увидеть Метью, взять его за руку и бежать, бежать, бежать отсюда куда глаза глядят.
Но Чарли никуда не побежала, она открыла шкаф, достала вечернее платье и переоделась. А прическа – ничего, сойдет. Опаздывать она не имеет право.
К французскому залу уже стекались люди. Здесь были не только акционеры и их родственники, но и много приглашенных, как говорила Чарли, «друзей отеля». Вице-премьер московского правительства, несколько думцев, даже кто-то из правительства и администрации президента, ага, а вот и артисты… Но Чарли искала в улыбающейся толпе только одно лицо.
Ахмат стоял среди чеченцев, которые тоже улыбались всем и жали руки. Он был немного бледен, но не испуган, что-то говорил Шакиру, а тот кивал.
Нет, все в порядке. Ей просто показалось. Она сегодня шарахается от каждого куста.
Ахмат поднял глаза и посмотрел на Чарли, она улыбнулась ему, он ей – все чинно и прилично. Чарли многое бы сейчас отдала, чтобы позволить себе завизжать от радости и броситься на шею Метью, повиснуть на нем, расцеловать его, наплевав на окружающих.
– Прошу, дамы и господа, рады приветствовать вас, – сказала она, распахивая двери ресторана.
Толпа стала медленно втягиваться в зал, а Чарли стояла в дверях, кивая всем и даже перебрасываясь парой-тройкой слов.
Она надеялась, что Ахмат оторвется от чеченцев и они хотя бы на минуту смогут остаться вдвоем, но он прошел в зал в толпе, ей даже не удалось коснуться его.
Гости рассаживались согласно карточкам на столах, уже суетились официанты, уже звякали бутылки и играл оркестр.
И тут Чарли вспомнила про контролеров. Бедные, сидят в номере и ждут неизвестно чего.
И потом, где отец?
Она подозвала метрдотеля и сказала ему, что отлучится минут на десять.
– Но как же без вас?
– Я быстро. Пусть пока угощаются.
И Чарли бросилась к лифту. Нет, ей просто показалось, ничего страшного…
С 6 до 7 часов вечера
Отель жил на западный манер, поэтому здесь и обедали, когда уже смеркалось.
Если завтрак – это «хорошо темперированный клавир», ленч – пьеса для фортепьяно с камерным оркестром, то обед – явная и неприкрытая симфония.
Пьетро Джерми уже на кухне, он на кухне уже давно, потому что только он в этом аду кипящих сковородок, булькающих кастрюль, шкварчащих противней и дробью стучащих ножей ухитряется понимать, куда и сколько надо добавить перцу, сладостей, чеснока, лаврушки, кориандра, соли или соевого соуса, чтобы беспорядочные звуки кухни выстроились в стройную мелодию.
Обед – это пир души, а отнюдь не желудка. Желудок можно набить и в ближайшем Макдоналдсе. Но если вы хотите положить на язык кусочек слабосоленого угря, политого соусом из белого вина, медленно и со вкусом, никуда не торопясь, разжевать его и запить глотком доброго белого божоле, то вы не голодны – вы устраиваете себе праздник.
– Три bloody бифштекса в двести одиннадцатый!
– Гарнир?
– Овощи по-чилийски а-ля Пиночет.
– Двойные устрицы с зеленью.
– И кто этот извращенец?
– Трюфеля на четвертый стол.
– Каждый день трюфеля… Их не пучит?
– Нога свиная по-франкфуртски.
– Франкфурт-на-Майне или на Одере?
– Есть разница?
– Как между Парижем во Франции и Парижем штата Техас.
– Минеральную на банкет.
– «Пирелли», «Авиан», «Боржоми», с газом или без?
– Простой, из-под крана.
– Дайте я посмотрю на этого оригинала…
– Фирменное блюдо в триста четырнадцатый.
Вот он, момент истины!