Она вдруг с удивлением поняла, что идет совсем в другую сторону от своего дома. Внизу был Бородинский мост, а дальше площадь Киевского вокзала. Там, неподалеку, на набережной стоит ее отель. То есть теперь уже не ее… Между тем она сделала вид, будто так увлечена разговором, что не понимает, куда идет. Такси можно было взять и от отеля. Какая разница, кто кого провожает?
Они миновали последние здания, загораживающие вид на реку, и вышли на открытое пространство перед мостом.
– Какая красивая подсветка…
Рэт обратил ее внимание на светлое зарево слева от вокзала. Место, где стоял отель, по его разумению, освещалось лучше, чем здание МИДа. Но так думал Долтон.
У Веры Михайловны же екнуло сердце. Это освещение не казалось ей красивым. Она вспомнила о недавно проехавших мимо пожарных машинах и тихо сказала:
– Пожар…
– Что вы говорите, где? – живо заинтересовался Рэт. – Мне бы очень хотелось посмотреть за действиями ваших пожарных. Давайте посмотрим?
– Ну что ж, у вас будет прекрасная возможность… Такси!
Бывшая гардеробщица остановила машину.
– Куда?
– Отель…
– Я тоже туда ехал, – весело согласился шофер.
– Зачем в отель? Поедем на пожар…
– Мы туда и едем, – сказала Вера Михайловна.
Рэт несколько секунд смотрел на нее, не понимая, в чем дело, и наконец до него дошло.
– Боже… Пусть едет быстрее! – воскликнул он, непроизвольно вскакивая с места и больно ударяясь головой о крышу салона.
– Осторожно, Рэт, иначе мне придется везти вас в клинику, – предупредила гардеробщица.
– Хорошо горит! – весело сказал шофер.
– Что он говорит? Он что то знает? – потребовал перевода Рэт.
– Он говорит, что жертв пока нет, – «перевела» Вера Михайловна.
На выезде с площади на набережную такси остановил пикет. Дальше Рэт и Вера Михайловна уже бежали. Причем Рэт так быстро, что Вере Михайловне пришлось сбросить туфли, чтобы не отстать.
Долтон врезался в толпу, как пуля в пуховую подушку, но даже пуля в подушке способна завязнуть. Столь большое количество людей объяснялось близостью вокзала и отсутствием развлечений в позднее время. Нельзя сказать, что все они смотрели на происходящее как на спектакль, однако все понимали, что перед ними разыгрывается нечто грандиозное.
К тому времени, как Рэт окончательно завяз, Вера Михайловна наконец пробилась к нему.
Огонь с четвертого этажа подбирался к крыше.
Рэт бессильно опустился на землю. Вера Михайловна встала рядом с ним на колени и прижала его голову к груди.
– Там мой друг, – сказал Рэт. – Я думал, что я его ненавижу, а выходит – люблю.
Рэт не плакал. Он бормотал что-то нечленораздельное и сухо кашлял, как кашляют по утрам старые курильщики. Глаза Веры Михайловны блестели от нервного возбуждения.
Но это было не злорадством по поводу пожара в отеле, так обидевшем ее.
Она вдруг прекрасно осознала, что жить так, как жила раньше, больше не сможет. Все события сегодняшнего дня склоняли ее к такому решению. Ветхое платье Золушки сползло с нее, словно пленка при промывке икры. Остался чистейший продукт.
– Чего с мужиком-то? У него там кто-то остался? – спрашивали любопытные.
– Валидол у кого-нибудь есть?
Протянули упаковку.
Сверху раздавались удары топориков пожарных. Они безуспешно пытались проникнуть в номера через бронированные окна фасада.
Муниципальная милиция попыталась вытеснить с площади зевак, но наделала только лишнего шума и вызвала недовольство и давку. Милицию ненавидели. В милицию плевались. Пожилой коммунист организовал импровизированный митинг. Его слушали с минуту, не больше. То, что происходило снаружи и внутри здания, была сама жизнь.
С 9 часов вечера до полуночи
Когда Трифон вылез из воды, он потребовал водки, поэтому счастливой Габриеле, кое-как уладившей скандал с милицией, пришлось снова вести своего русского гида в бар.
Трифон был бодр и жизнерадостен, словно не пил весь день напролет, не купался в реке, а культурно отдыхал все это время.
В баре было шумно, играла музыка, сюда заглядывали гости с банкета, но не потому, что выпивки не хватало, – им хотелось распустить галстуки и потолкаться на танцплощадке.
– А пойдем танцевать! – вскочил Трифон и дернул Габриелу так, что она чуть не свалилась с высокого стула.
Впрочем, она сама была уже изрядно подвыпившей, поэтому своеобразная галантность кавалера ее не смутила. Более того, она предполагала, что обыкновенными танцами не обойдется.
И действительно, Трифон, выйдя на середину площадки, размашистым движением раздвинул толпу и пустился в пляс – по-русски, с присядкой, с гиканьем и громкими прихлопами и притопами.
Музыканты вовремя поняли перемену и заиграли что-то отдаленно напоминающее барыню, но с густым ресторанным привкусом.
Габриела была вновь счастлива – она ела Россию огромной деревянной ложкой.
А потом что-то произошло. Никто ничего не сказал, но в баре вдруг стало как-то пустовато. Только сидели за столиком старик Пайпс со Светой и смотрели друг на друга влюбленными глазами. Впрочем, и они скоро встали. Старик пошел к стойке расплачиваться, а Света вышла в холл.
Еще две-три пары собирались уходить.
Габриеле стало как-то не по себе.
– Триша, – сказала она спутнику, – тебе не кажется, что уже поздно?
Трифон поглядел на часы:
– Не, время еще детское. Гуляем.
Но тут и он увидел, что бар стремительно пустеет.
– Хотя ладно, пошли, на фиг, отсюда. Сейчас я сгоняю в магазин, прихвачу бутылец, и мы с тобой загудим на всю ночь.
Но в магазин Трифону пойти не довелось.
Как только они вышли в холл и увидели бегущих людей, Габриела поняла, что предчувствие ее не обмануло.
– Триша, что-то случилось.
Трифон растерянно огляделся по сторонам.
– Эй, мужик, что там случилось? – спросил он какого-то волосатого панка с татуировкой на лице.
Панк ничего не ответил.
Рэбидж, а это был он, просто не понимал русского языка.
И только на вопрос Габриелы по-английски ответил на бегу, уже от двери:
– Fire!
Рэбиджа Габриела видела на своем этаже. Значит, пожар где-то там!
– Что, что он сказал? – допытывался Трифон.