— Странно, — пожал плечами Булгаков. — У меня сегодня прямой эфир. Встреча с Казанцевым. Брови Гуровина удивленно поднялись.
— Вот как? — Он взял со стола рабочий график, просмотрел его, близоруко щурясь. — Действительно. — Разлил коньяк.
Галина Юрьевна жеманно, двумя пальчиками, взялась за короткую хрустальную ножку:
— За встречу, — произнесла она. Гуровин лишь чуть пригубил из своего бокала, взглянул на секретаря политика:
— Вадим, угощайтесь.
— На работе не пью.
— Нуте-с, как ваши дела? — поинтересовался Яков Иванович у Булгакова.
— Какие могут быть дела, Яков Иванович, когда правительство жирует, а народ умирает от голода. Езжу, встречаюсь с избирателями… Теперь вот с вашей помощью изложу программу ” интервью. Кстати, нужно подготовить и разместить в эфире рекламный ролик.
— Естественно, — с готовностью отозвалась Галина Юрьевна.
А Яков Иванович сделал такое лицо, будто собирался вот-вот заплакать.
— Мы конечно же все для вас сделаем, — сказал он страдальческим голосом. — Только, к сожалению, Олег Витальевич, вынужден сообщить вам, что расценки на производство поднялись.
Загребельная чуть не выронила бокал с остатками коньяка. Она бросила на Гуровина выразительный взгляд, но Яков Иванович, увы, его не поймал.
"Вот оно в чем дело”, — подумал Булгаков, а вслух произнес:
— На сколько?
— На много, — грустно поведал Гуровин. — Вдвое.
— Что? — Булгаков такого не ожидал. — Даже для меня?
— Даже для вас, — подтвердил Яков Иванович. — К величайшему нашему сожалению, мы вынуждены отменить для вас льготные тарифы.
У Булгакова внутри все кипело, но внешне он оставался спокойным. Ай да Яшка, ай да старая лиса! Ему что, мало перепадает?
— Вам что, не хватает? — прямо спросил он. Яков Иванович даже покраснел от обиды:
— Как вы можете так говорить, Олег Витальевич! Я ведь не о своем животе, о канале пекусь!
— А разве я мало сделал для студии? — сузил глаза Булгаков. — Разве не я отстегивал перед каждым праздником премии для сотрудников — по вашим, Яков Иванович, слезным просьбам? Разве не я помог приобрести часть аппаратуры по смешным ценам? А бензин за копейки?
— Вы, — преданно заглядывая Булгакову в рот, выдохнула Загребельная.
— Вы, Олег Витальевич, — вынужден был согласиться Гуровин. — Мы вам благодарны. Но ведь, если мне память не изменяет, мы тоже в долгу не остались?
— Прекратим этот разговор, он мне неприятен, — отрезал Булгаков. — Сколько я должен за сегодняшнее выступление?
— Сегодня, в виде исключения, как обычно, — сделал широкий жест Гуровин.
— По перечислению, — пакостью на пакость ответил Булгаков.
— Олег Витальевич, — вмешалась Галина Юрьевна, — по перечислению не получится. У нас счета арестованы. Вы, уж пожалуйста, наличными. У нас такие проблемы, такие проблемы…
— У меня тоже проблемы, — жестко сказал Олег Витальевич. — А Казанцев тоже платит наличными?
— Да, — соврал Гуровин.
— Выпишите счет.
Он поднялся, следом вскочил и секретарь.
— До свидания, Яков Иванович. До свидания, Галина Юрьевна. Рад был повидаться.
— До свидания, Олег Витальевич, — со слезой в голосе отозвалась Загребельная.
— Всего доброго, — расплылся в улыбке Гуровин, не трогаясь с места. — Да, кстати, вы слышали новость? — спросил он, когда гость был уже в дверях.
Булгаков обернулся.
— У канала скоро будут другие хозяева.
— Что?
— Вы не ослышались, владельцы продают акции “Дайвер-ТВ”, — с наслаждением повторил Гуровин. — Они отказываются от канала.
— Вот как… — задумчиво протянул Булгаков.
Он чувствовал себя сейчас последним кретином. Как же он сразу не догадался? Давно пора было понять, что Тима без Гарика свои планы изменит круто. И никому уже не нужно, чтобы он стал губернатором. У Тимы теперь другие интересы. А он-то дурак! Как можно надеяться на эту шваль, этих подзаборных недоносков, которые хоть и стали миллионерами с его, Булгакова, помощью, но в душе остались карманниками.
Ну ничего, Тиму тоже ждут сюрпризы.
Наконец Булгаков взял себя в руки.
— Ого! Извините, господа, — взглянув на часы, воскликнул он. — Мне нужно в студию.
— Я провожу, — спохватилась Загребельная, бросаясь следом.
Минут через десять Казанцев с таможенником вернулись. За все это время усатая гора не произнесла ни слова. Алина тоже молчала. Когда толстуха поднялась, Алина так же молча последовала за ней.
Пока Алина раздевалась, женщина не спускала с нее глаз. Затем начала неторопливо и обстоятельно проверять каждый шов на ее одежде и белье. Алина не выдержала:
— Да что вы все ищете?
— Ага. Зараз скажу. Руки вверх!
— Что?
— Руки вверх!
— Вы что, думаете, я под мышками контрабанду провожу? — злобно усмехнулась Алина, но руки все-таки подняла.
Таможенница отступила на шаг и прищурилась, словно художник, раздумывающий, как положить очередной штрих.
— Повернитесь.
Алина повернулась с поднятыми руками.
— Руки опустите. Алина послушалась.
— Нагнитесь. Раздвиньте ягодицы.
— Что?
— Ягодицы, говорю, раздвиньте.
Такого унижения Алина никогда не испытывала.
— Можете выпрямиться.
— Одеться можно?
Вместо ответа таможенница широко распахнула дверь в соседнее помещение, зычно крикнула:
— Грицько, дэ Федора?
— Зараз прийдэ, — послышался голос таможенника.
Через минуту-другую, которые показались Алине вечностью, в комнате появилась женщина-врач, размерами не уступающая таможеннице, только без усов. Наверное, на работе им было запрещено разговаривать, потому что Федора, не сказав ни слова усатой толстухе, сразу обратилась к Алине:
— Ну-ка ляг-ка, я тебя погляжу.
— Зачем?
— Лягай сюда, тебе говорят! — И она похлопала рукой по узкой медицинской кушетке, застланной ветхой рыжей клеенкой.
Алина брезгливо сморщилась, расстелила на кушетке свои вещи.
— Кулаки под зад, ноги в коленках согнуть. Что, непонятно?