– На этом тоже можно поиграть! А у кого-то именно в этот момент такое приятное, благодушное и расслабленное настроение, что он в таком состоянии – прекрасная мишень для агрессии и не сможет, по причине своего расслабленного и благодушного настроения, никакого сопротивления организовать. Они, здесь сидящие люди, сейчас в очень интересной ситуации – совершенно безвыходной: они уже сюда попали – пришли в эту шашлычную отужинать, сделали заказ, и тут прихожу я! Это очень забавно, ведь я очень люблю приставать к незнакомым людям, которые случайно окажутся возле меня. Это очень трудно объяснить. Это очень странное и очень непонятное желание. Но оно существует. Ему невозможно не поддаться! К тому же я очень силен, я очень, очень силен.
– Ну что, есть тут среди вас мужчины!? Готовы ли вы помериться со мной силами?! А-а?!. – вскричал Совиньи и поднялся со своего места.
Тут же началась бы драка, потому что многие в шашлычной повскакивали со своих мест. Причем – и это, наверное, смутило и остановило на какую-то секунду многих – едва возникла угроза настоящей потасовки, Совиньи не только не принял какого-то устойчивого, выгодного для такого дела, положения, а наоборот, точно бы обмяк весь и повалился обратно на стул.
Тут же на него закричал Лазарь:
– Совиньи, замолчи! Хватит!
Тут же, откуда ни возьмись, возле их столика оказался хозяин шашлычной, кривой азербайджанец, который, впрочем, больше приготовился защищать Совиньи от того, чтобы его немедленно не растерзали, чем его утихомиривать.
– Эй! Эй! Эй! – замахал он руками на ринувшихся к Совиньи людей. Те моментально остановились и вернулись к своим столам. В эти мгновения много блеснуло в шашлычной ножей – остро отточенных, длинных.
– Скажи своему другу – пусть уходит, – спокойно проговорил хозяин шашлычной, кривой азербайджанец, обращаясь, между тем не к Совиньи, а к Лазарю.
В этот момент хориновец, говоривший старушечьим голосом, поднялся со своего места и медленно, словно бы с достоинством, вышел из зала шашлычной.
– Я ретируюсь! Убегаю! Я предпочитаю спастись бегством! Разговоры про то, как сохранить требуемое нормальное настроение от надвигающегося мрака и судорог – разговорами, разговоры про то, что лучше – вызвать милицию, огреть Совиньи дубиной в ответ на его безобразное поведение или относиться к нему с иронией – тоже разговорами, а от греха подальше лучше уйти. Неизвестно, как глубоко вошел в свою роль этот самодеятельный актер. Чего доброго, под шумок вместе с ним и меня ножом порежут. Нечаянно, разумеется! – проговорил он.
– Да все нормально! Он просто кривляется. Он актер на самом деле. Он репетирует роль, – сказал Лазарь кривому азербайджанцу, кивая на Совиньи, который в этот момент как раз притих. – Да он мухи не обидел бы, даже если бы хотел, – продолжал Лазарь. – Он только с виду такой толстый и здоровый. Он же рыхлый, как студень. Его толкнешь легонько, он и рухнет на пол. Он же просто изображает из себя собственного сводного брата. Вот тот действительно силен. Богатырь! А этот просто кривляется. Безобидное кривляние. И только! К тому же выпил чуть-чуть. Ну подумаешь… Не обращайте на него внимания.
Выслушав все это, хозяин шашлычной молча развернулся и поковылял прочь. Посетители шашлычной, хоть и продол жали кидать на Совиньи злобные взгляды, тем не менее как то перестали всерьез злиться на него. Точно бы он действительно был только неуместно пошутившим скоморохом.
– Зря ты за меня вступился, Лазарь, – проговорил Совиньи, но значительно тише, чем до этого. – Во-первых, они могли заодно наброситься и на тебя. Во-вторых, в разговоре с этил кривым азербайджанцем ты назвал меня артистом. Мол, я кривляюсь. А за это я тебе могу…
– Ерунда! – проговорил его товарищ тоже довольно тихо, но с явственным раздражением в голосе. – Вот мне ты ничего сделать не сможешь.
– Это почему еще? – искренне удивился Совиньи.
– Потому что!.. Вот, смотри…
И с этими словами Лазарь достал из кармана и, глянув на всякий случай по сторонам (Жора-Людоед и Жак моментально спрятались за портьерами, прикрыв щель в них), показал безобразному человеку стальное блестевшее лезвие.
– Я же это… – добавил Лазарь через мгновение.
Но продолжать не стал, а расстегнул на груди полосатую хлопчатобумажную рубашку и немного потянул за ворот:
– Я – писарь.
Совиньи увидал прежде скрытую под рубашкой наколку изображавшую длиннобородого старца-монаха в черном монашеском капюшоне и таком же черном одеянии, что сидел за столиком, на котором горел оплывший свечной огарок, и гусиным пером выводил какие-то письмена в раскрытой посередине толстой средневековой книге.
– Ножичком вот этим вот самым я люблю письмена писать! – добавил Лазарь.
– Э-эк, Лазарь!.. – поразился Совиньи. – Да ты, что же? Э-э!.. Да тебя так точно отправят за решетку! – с некоторым испугом проговорил Совиньи.
– Я этого не боюсь. Сам знаешь, я только недавно оттуда вернулся.
Тем временем Жора-Людоед и Жак уже опять приоткрыли щелку в портьерах и наблюдали за тем, что происходило за ближайшими столиками.
– Эх, отчаянный ты человек, Лазарь! – проговорил Совиньи. – Отчаянный!
– Да. Отчаянный. Это точно, – еще раз похвалился Лазарь. – Отжелал я уже всего, кроме одного единственного желания. Одно единственное желание я хочу осуществить любой ценой: никогда и ни в чем не хочу я идти на попятный, не хочу трусить, извиваться и бояться! И если бы встретился ты мне на пути, Совиньи, не как друг, которого знаю с пеленок, то бросился бы я на тебя с ножом и колол, и резал, и убивал бы тебя до тех пор, пока бы не умер ты или меня бы не задушил как бешеную собаку. О, если бы знали люди, какое это наслаждение и удовольствие ни в чем и никогда не извиваться ужом и не бояться! Как свободно у меня там, внутри, как все легко и расковано! Один бог у меня – вот этот длинный нож!
Теперь уже не прячась и не боясь ничего, Лазарь достал из под стола длинное блестящее лезвие кинжала. Большого, точно сабля, с красивой чеканной рукоятью.
– И все же, за мной силы больше! Ты на отчаянность идти должен, чтобы меня испугать, а я – и без отчаянности испугаю, – вдруг воспрял духом Совиньи. – Все дело в отчаянности, на которую тебе придется идти, если что… Отчаянность – это штука ужасная. Она огромные силы отнимает, и просто так она ни с того ни с сего не родится. Представь, Лазарь, на какую отчаянность ты должен пойти, чтобы добыть это свое «не бояться»! Ведь я могу тебя побить, придавить, но не убить ведь все-таки. Я очень долго могу балансировать на грани хулиганства. А хулиганство – это все-таки не убийство. А ты… Ты должен меня убить или… Ножевая рана – это милиция точно просто так не оставит. Ножевая рана, это для милиции – ножевая рана. Дело особенное! Это тюрьма. Тюрьма, Лазарь! Всегда и обязательно тюрьма! Твоя отчаянность такой большой должна быть, чтобы ты тюрьмы не боялся. Чтобы тебе в тюрьму пойти было, как мне – раз в проход между столиками сплюнуть! Ничего не стоит!