Замечательный исторический документ: Владимир Ильич, на основании заключения Курского, в ответ А. Ю. Кадьян, пишет записку секретарю СТО Фотиевой: «Напишите ей, что я письмо прочел, по болезни уехал и поручил Вам ответить: Таганцев так серьезно обвиняется и с такими уликами, что освободить сейчас (!) невозможно: я наводил справки о нем не раз уже».
Добрый, больной, принципиальный Владимир Ильич... По опубликованным на сегодня документам (запискам секретарей Ленина, сборнику «Ленин и ВЧК»), Владимир Ильич в те дни чувствовал себя совсем неплохо и никуда не выезжал.
А Владимир Николаевич Таганцев, 1890 г. р., проживавший в г. Петрограде, Литейный пр., д. 46, кв. 20, профессор-географ, секретарь Сапропелевого комитета Академии наук, арестованный 1 июня 1921 г. и расстрелянный по постановлению президиума Петрогубчека от 24 августа 1921 г. с санкции высшего руководства страны, так никогда и не узнал о заботе Ильича...
В заключении Генеральной прокураторы Российской Федерации от 27 апреля 1982 г. сказано:
«Обвинение Таганцева основано на собственных неконкретных и противоречивых показаниях арестованного, первоначально показавшего лишь о своей спекулятивной деятельности (речь идет о содействии переправке в Петроград семьям русских эмигрантов в Финляндию денег, продуктов питания. — Авт.), а затем заявившего, что саму организацию мыслил исключительно теоретически. Других доказательств виновности в деле не имеется».
И далее — интересная для историка ремарка:
«Следствием по делу Таганцева руководил бывший особоуполномоченный ВЧК Агранов, который в 1938 г. Военной Коллегией Верховного Суда СССР осужден к ВМН (высшей мере наказания. — Авт.) за фальсификацию находившихся в его производстве следственных дел и другие нарушения законности».
Парадокс же в том, что в 1938 г. другие «особоуполномоченные» такими же средствами выбивали показания из арестованных, фальсифицировали находившиеся в их производстве следственные дела. Но это уже никого не интересовало. Потому что судили и расстреляли печально известного Якова Сауловича Агранова, по сути дела, не за фальсификацию дела Таганцева, а просто подошло время для расстрела первого эшелона чекистов, так жестко шла смена поколений у обладателей щита и меча.
Недаром в «Заключении в отношении Таганцева В. Н. по материалам уголовного дела № 214224» Генеральной прокуратуры России отдельной строкой указано:
«Уголовное дело на Таганцева В. Н. не пересматривалось».
А ведь казалось бы, логично было сделать именно так: коли следователь Агранов осужден, коли доказано в ходе следствия по его делу, что фальсифицировал он материалы «заговора Таганцева», — пересмотреть и дело Таганцева! И оправдать, тогда же, в 1938!
Предложение, естественно, такое же фантастическое, как и само дело.
Реабилитирован Владимир Николаевич был лишь в 1992 г. Как и его несчастные «подельники», люди, привлеченные чекистом-«фантастом» Аграновым по «делу» о «Заговоре Таганцева» в 1921 г.
Но о их судьбе в следующих главах...
«И прочие бароны»
В конце августа 1929 г., вскоре после расстрела большинства участников «Заговора Таганцева», советские газеты широко публиковали материалы о законченном «деле», в частности, официальную информацию «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти (От Всероссийской Чрезвычайной комиссии)» — своего рода пресс- релиз тогдашнего Пресс-центра ВЧК. Многословные и на 99 % фантастические пассажи заканчивались типичным для тех лет образным выражением: «Они уже мечтали о близкой кровавой расправе с русскими рабочими и крестьянами. Но тяжелая рука пролетарской диктатуры вовремя разрушила их черные планы».
В публиковавшихся в те дни в петроградских газетах материалах о заседании Пленума Петросовета приводились слова председателя Губчека Семенова: «Общее число членов раскрытой организации превышает 200 чел. Что касается социального состава, то 90 % участников составляют потомственные дворяне, князья, графы, бароны, почетные граждане, духовенство и бывшие жандармы».
Типичный пример не столько даже классового подхода, сколько фальсификации в угоду мифу о классовой борьбе. То есть борьба, конечно, имела место. И гражданская война была. И антисоветские настроения были распространены среди «поверженных классов». Не было только широкого, тем более вооруженного сопротивления новой власти со стороны представителей этих классов. По целому ряду причин они оказались не готовы к этой борьбе. И очень многие заговоры, раскрытые чекистами, были сфальсифицированы или спровоцированы. «Заговор Таганцева» в этом плане особенно характерен. Во-первых, потому что никакого отношения к террору, к вооруженному сопротивлению проходившие по делу люди не имели. Во-вторых, подавляющее большинство этих людей были не «князья, графы и бароны», а те самые рабочие и крестьяне, которых защищали от происков контрреволюционеров чекисты, имевшие «чистые руки и холодные сердца». Действительно, только обладая холодным сердцем, можно было приговаривать к расстрелу бывших кронштадтских моряков, финских крестьян, петроградских домохозяек, не имея никаких свидетельств их вины перед народом и государством.
Впрочем, были и князья, подобно скульптору Ухтомскому, были и бывшие дворяне, ученые, моряки и офицеры.
Их, чтоб не путаться, чекисты распределили на три основные группы. В «пресс-релизе» Петрогубчека так сказано: «Петроградская боевая организация («П. Б. О.») состояла из нескольких групп: а) офицерской организации, б) группы профессоров, в) объединенной организации кронморяков».
Странно даже, что не придумали в Петрогубчека группы баронов, группы князей, группы жандармов... Может, потому что не набрали нужного количества? Ведь можно обвинить в шпионаже в пользу финской разведки финского крестьянина, в пользу польской — случайную знакомую человека, родившегося в Варшаве 54 года назад, но обвинить в княжеском происхождении, скажем, потомственного калужского крестьянина или сына витебского портного — это было бы уж слишком.
Так родилась «профессорская группа». Правда, не всех профессоров из проходивших по делу в нее почему-то собрали. Так, по другому делу был расстрелян профессор Г. Г. Максимов, по другой группе проходил носивший профессорское звание В. Н. Таганцев, но в основном в «группу» отобрали заметных профессоров Петрограда, которых удалось чекистам как-то пристегнуть к «делу Таганцева». Действительно, читаешь основные списки расстрелянных, — то и дело мелькает: домохозяйка, сестра милосердия, минный специалист, практикант на подводной лодке, курсистка, электрик корабля, матрос корабля, статист, делопроизводитель, старший кочегар яхты, рабочий-пекарь, слесарь 2 разряда, матрос берегового отряда и т. д.
Такие вот «бароны». Никак они в профессора не годились...
«Бывший личный дворянин...»
Годились же в группу профессоров, придуманную товарищем Аграновым Я. С. из Петроградской ЧК, два человека, в конечном итоге ее и составившие. Профессор Лазаревский и профессор Тихвинский. Более разных людей просто придумать трудно. А соединить их вместе могла только горячечная фантазия Якова Агранова (трудно сказать, почему он выбрал себе именно этот псевдоним, но «гранил» он свои фальшивые «брильянты» — фальсифицируемые им дела контрреволюционеров, явно бездарно). О профессоре Лазаревском мы писали в первой части нашей печальной повести. Напомним лишь, что (цитируем официальную справку, опубликованную в августе 1921 г. в советских газетах в связи с его расстрелом) «Лазаревский Николай Николаевич, 53 лет, бывший дворянин, профессор-юрисконсульт, по убеждениям сторонник демократического строя, бывший сенатор, профессор Петроградского университета, женат, активный участник Петроградской боевой организации, подготавливал к моменту свержения Советской власти проекты по целому ряду вопросов...» и т. д. Проекты, судя по всему, были очень грамотные, профессиональные, свидетельствовавшие о широко известной юридической компетентности петроградского профессора. Жаль только, что в 1921 г. факт «свержения Советской власти» имел место лишь в бумагах Петрочека, а то бы, кто знает, в какое действительно счастливое будущее могла бы привести реализация проектов профессора Лазаревского. Вовремя его товарищ Агранов остановил. Впрочем, как уже говорилось, этот печальный сюжет приоткрыт в первой части повести. Сейчас же хотелось бы подробнее остановиться на весьма противоречивой и колоритной фигуре другого участника группы — профессора Тихвинского.