Book.

«Во время Кронштадтского мятежа (я цитирую прото­колы допроса; так ли говорил подследственный или так записал следователь, проверить уже не представляется воз­можным) я был на корабле «Петропавловск» и был избран от роты охранять пороховые погреба, а потом, когда крас­ные брали Кронштадт (как видим, революционер Капте­лов от красных дистанцируется. — Авт.), вместе со всеми бежал в Финляндию, а оттуда вместе с Петриченко из лаге­ря «Ино» убежал в Петроград, где встретил своего сослу­живца Паськова (не только в судьбе Александра Лапина, но и в биографии Федора Каптелова этот Паськов играет определяющую роль. — Авт.)... 28 мая пришел на квартиру к Паськову, где и был арестован. Ни в какой организации с Паськовым я не работал, никаких сведений никогда никому не давал» (курсив наш. — Авт.).

Ну и что же, помогло матросу то, что ни в чем не при­знался, от контрреволюционной деятельности открестил­ся? Да нет, конечно.

В Постановлении Президиума Петрогубчека от 24.08.21 о расстреле Каптелова сказано: «...активный участник Кронмятежа, во время которого был назначен начальни­ком охраны и порядка на корабле «Петропавловск». При ликвидации мятежа бежал в Финляндию, где при помощи бывшего председателя Ревкома Петриченко совместно с другими матросами вступил в число агентов английской контрразведки (! — Авт.), откуда был снабжен соответству­ющими инструкциями, деньгами и оружием и направлен в Петроград для работы... Был активным членом объединен­ной (? — Авт.) организации крон-мятежников (организа­ция Таганцева), присутствовал на всех собраниях членов организации, знал о политических, экономических и тер­рористических актах «Петроградской боевой организа­ции», за свою работу получал 400000 рублей в месяц».

Что ни слово, то ложь, выдумка, фантазия следователя. Были в Петрограде в 1921 г. группы бежавших из финских лагерей домой русских военных моряков, бывших кронштадтцев, не предполагавших, что их ждут в лучшем случае родимые лагеря. Но не было никакой «объединенной» организации «крон-мятежников» (еще одно блудливое словообразование, придуманное следователями). Были антисоветские настроения среди них, да и как им не быть после всех перенесенных мучений. Но не было актив­ной боевой работы, тем более на «английскую контрраз­ведку»...

Как, впрочем, и у матроса-электрика с корабля «Севас­тополь» А. Я. Федорова (он же Кузьмин В. И.; двойные фа­милии у кронштадских моряков появились не потому, что работали они на иностранные разведки, а потому, что пере­ходили границу из Финляндии с подложными документами, иначе недолго им гулять было бы по Петрограду: на «крон- моряков» шла охота). Был Алексей Иванович, 1893 г. р., родом из Псковской губернии. Мальчишкой ушел служить на флот, никто его не спрашивал, где он хочет служить и хочет ли вообще. Потом — восстание в Кронштадте. Опять никто не спросил «псковского» матросика — за кого он и против кого. Он был — как все. И как все — уполз по крон­штадтскому льду в Финляндию. Попал в лагерь «Ино». Опять — как все. И, как все, вступил — на словах — в ор­ганизацию бывших кронштадтских моряков в Финлян­дии. Хотя, судя по его словам, «ничего не делал, даже лис­товки не расклеивал». По подложным документам на имя В. И. Кузьмина перешел границу. Как все. Не для того, чтобы вести некую контрреволюционную работу против советской власти, к которой не испытывал ни любви, ни ненависти. Как все. А чтобы пробраться к сестре в Сибирь. Понимал матрос, что найдут его на Псковщине. А в Сиби­ри надеялся затеряться. В Петрограде и был-то всего ниче­го — собирался в Сибирь, а попал в такой переплет, что Сибирь, даже лагерная (впрочем, тогда лагеря располага­лись в европейской части России), могла показаться меч­той. Так и не достиг своей мечты матрос, не добрался до Сибири. И хотя ничего не успел он сделать во вред молодой советской власти, и даже в пресловутом совещании на польском кладбище не участвовал, и листовок не расклеи­вал, и доказательств преступной деятельности матроса у следователя Петрочека не было...

Но написал недрогнувшей рукой уполномоченный Петроградской губчека Лебедев: «распространял листов­ки... присутствовал на собраниях... знал о взрыве памятни­ка Володарскому (а он ни о памятнике, ни о Володарском понятия не имел)... давал сведения для Финляндии... полу­чал вознаграждение из расчета 400000 рублей в месяц» (чи­татель помнит — эту скромную сумму выдавала организа­ция, помогавшая бывшим кронштадтским морякам вер­нуться на родину, ее хватало на прокорм на несколько дней, и выдавалась она единовременно, — следователь же интерпретировал не отрицавшийся арестованными факт в угоду своей концепции повальной шпионской и «бое­вой» деятельности). И расстреляли матроса. Как всех. Жил, как все, и умер, как все. Типичная судьба растеряв­шегося на просторах вздыбленной революцией России русского паренька. Тем, может, и горше, что судьба его — типична...

Драматично сложилась судьба уроженца Новгородской губернии (1897 г. р.) Матвея Алексеевича Комарова, воен­ного моряка с корабля «Петропавловск», сослуживца Феди Каптелова, о судьбе которого мы рассказали выше. Но если Каптелов, по его словам, был революционером и та­ковым хотел умереть, Матвей Комаров сильно политикой не увлекался и старался держаться от революционеров по­дальше. Да как-то все не удавалось, поскольку юность Матвея очень уж совпала с революционной эпохой. И в ревком он идти не хотел — так избрали же, свои же товари­щи. И стал аполитичный Матвей помощником коменданта ревкома в восставшем Кронштадте. Хотя, с другой сторо­ны, все, о чем ревкомовцы кричали на митингах, он пони­мал и соглашался, что дальше так жить нельзя. Поскольку, как и другие моряки, выходцы из русских деревень, знал, до какого ужаса довела деревню продразверстка. Там уби­вали крестьян за то, что хлеб не хотели от голодных дети­шек отрывать, здесь — за то, что вступались крестьянские сыновья за убитых отцов и братьев. Словом, среди участ­ников кронштадтского восстания был Матвей Комаров как бы и среди своих. И когда держать оборону стало не­вмоготу, ушел он, вместе с 8000 товарищей, в ночь с 17 на 18 марта в Финляндию. Но месяца через полтора вернулся в Петроград. К советской власти он явно не питал особый симпатий, но вернувшись вместе с активными борцами против нее, сам в этой борьбе уже участвовать не хотел. По сделанным во время допроса признаниям, отказался даже расклеивать антисоветские листовки.

И хотя за совершенные им проступки он должен был отвечать перед законом, ему не грозило никакое страшное наказание — нелегальный переход границы, участие в «мя­теже» — ну отсидит пару лет, а там — начинай новую жизнь. Как-никак, а русскому человеку в своей, пусть и го­лодной, «неумытой» России всегда кажется слаще да теп­лее, чем в сытенькой, чистенькой, но иноземной державе. Следователь решил усилить обвинение, пригласив двух свидетелей. Но допрошенные С. П. Васильев и А. А. Васи­льева ничего о контрреволюционной деятельности матро­са сказать не смогли. И что же? Остановило это руку следо­вателя, уполномоченного ПЧК Лебедева? Ничуть. В зак­лючении по делу Комарова рукой Лебедева уверенно записано: играл руководящую роль в организации, разра­батывал террористические планы, хранил дома оружие и типографию. Ну, а то, что не нашли следов оружия и ти­пографии, — это не важно! Значит, опытный нелегал, хо­рошо спрятал.