Удивительно юридически безграмотно и... безнрав­ственно. И на каждой странице — следы безумия, — то ли следователей, то ли подследственных.

И, конечно, бомбы для диктатуры пролетариата...

Помните, еще Василий Орловский признал, что полу­чал от В. Н. Таганцева скромные по тем временам суммы дважды, а на третий раз почему-то получил... бомбу, что­бы... взорвать поезд Красина, переправлявший золото анг­лийским рабочим...

Так вот, то ли Я. Агранов решил, что одной бомбой по­езд не взорвать (и был прав, по большому счету), то ли, раз уж собрали этих несчастных в «группу террористов», нуж­но вооружить бомбой каждого из них. Но взрывные уст­ройства стали своего рода «идефикс» следователя, и ему удалось заставить «вспомнить» о взрывчатке не только впе­чатлительного Василия Ивановича Орловского, но и пона­чалу уверенно державшегося Виктора Михайловича Коз­ловского.

Свою бомбу Козловскому пришлось «признать». Но в целом он, как и многие другие подследственные, вел себя весьма пристойно, что проявлялось в наивных попытках выгородить, защитить, обелить, спасти от ареста или даже расстрела тех или иных людей, которых его заставляли об­винять в террористической или шире — контрреволюци­онной деятельности. Трогательны его показания о Надеж­де Феликсовне Таганцевой — жене «главаря»: «Участие Таганцевой в организации (видимо, отрицать сам факт участия было уже бессмысленно. — Авт.) объясняется ис­ключительно любовью к своему мужу. Когда Таганцева не была дома, она принимала членов организации, передава­ла им поручения Таганцева, ездила по городу, но эти поез­дки носили спекулятивный характер». Если рассмотреть сей сюжет на уровне нормальной логики, то криминал ус­мотреть очень трудно. Опять же, при условии, что, как се­годня мы знаем, организации — «Петроградской боевой организации» — не существовало, а были просто антисо­ветски настроенные граждане, возмущавшиеся произво­лом ЧК, трудностями экономической политики большеви­ков и т. д. Жена, в отсутствие мужа, принимала его друзей, передавала им поручения... Ну, а что касается поездок по голодному Петрограду в поисках хоть какой-то еды, пусть даже в обмен на обручальное колечко, на старые занавес­ки, кружева, серебряные ложки... Пусть даже в продикто­ванной следователем терминологии «со спекулятивными целями»...

Между прочим, Надежда Феликсовна по своему соци­альному положению — «домохозяйка». Ей по статусу поло­жено ездить по городу в поисках еды подешевле. И если даже поездки имеют «спекулятивный характер» (т. е. по за­кону можно привлечь к уголовной ответственности) — есть ли нравственное основание для того, чтобы приговорить скромную домохозяйку, пусть и дворянского происхожде­ния, к расстрелу?

Историки любят говорить: чтобы судить о человеке или явлении, нужно смотреть на них исторически, то есть — в контексте времени. В контексте времени можно понять Я.

Агранова и его товарищей, толстыми белыми нитками сшивавших дело о «Заговоре Таганцева». Простить — это уже другое дело. Но вот чего сделать совершенно невоз­можно — это оправдать юридически. В конце концов, даже с учетом того, что в разное время в нашем Отечестве были разные законы, существуют же вполне определенные веч­ные правила юриспруденции, предполагающие одни и те же обязательные технические действия следователя, судьи, и начисто отвергающие другие!

Ну, это так, к слову. По постановлению Президиума ПЧК от 24.08.21 г. В. М. Козловский был расстрелян.

А вместе с ним — рабочий хлебопекарни Балтфлота Ва­силий Модестович Перминов. Ну, это в документах так — Василий Модестович. А был он 1902 г. р., допрашивали его и казнили в 1921 г. Так что вполне возможно, что следова­тель звал его доверительно Василием или даже Васей. Вят­ский паренек не возражал, наверное, и покорно признал, что действительно в свободное от работы в пекарне время встречался с другими членами террористической группы — малограмотным и слегка сумасшедшим Орловским и эру­дитом и вполне разумным Козловским — хороша компа­ния! Неужели следователи не могли подобрать «тергруппу» более однородного, что ли, состава, скажем, одних интеллектуалов-дворян, одних пекарей или одних кронштадтс­ких моряков? И тут приходится взять свои претензии об­ратно — ибо в следующем очерке как раз и пойдет речь о деле «крон-моряков». Но недоумение в связи со странным составом тергруппы сохраняется, тем не менее, ведь, по его словам, Василий Модестович с ними действительно участвовал в подготовке налета на поезд Красина! А может, и не признавался ни в чем В. М. Перминов и молча принял смерть? А может, признался не потому, что поверил образо­ванному следователю: так надо, а потому, что расстрелом угрожали его сестре — Александре Модестовне, 1897 г. р., уроженке Вятской губернии, учительнице 1 и 2 ступени при государственном заводе взрывных веществ? Могла учительница через своих учеников получать взрывчатку? Могла передавать все это своему брату, бывшему «крон- моряку»? Мог он снабжать взрывчаткой «тергруппу» «на­чальника террора» Василия Орловского? Ну вот, и расстре­ляли всех, и брата, и сестру, и тихого сомневающегося, но аполитичного Козловского... Всех... На всякий случай.

А вот электрика базы «Ястреб» Балтфлота, также прохо­дившего по «террористической группе» и обвинявшегося в «участии на собраниях организации», — почему-то рас­стреливать не стали. Хотя виноват или невиновен он был в равной степени с остальными. Приговорили к 6 месяцам принудработ, и все. Повезло Морозову.

Молодой же вятич Вася Перминов удостоился чести быть расстрелянным в качестве члена двух контрреволю­ционных организаций — «террористической группы» и «Объединенной организации крон-моряков». Но об этой организации, также являвшейся составной частью «Заго­вора Таганцева», — в следующем очерке.

IX. «Их бросала молодость на кронштадтский лед...»

Когда к читателю попадут эти очерки, прокуроры Гене­ральной прокуратуры РФ уже будут заканчивать изучение материалов по реабилитации участников кронштадтского восстания. Пока же им удалось доказать невиновность пе­ред законом и добиться реабилитации 13 кронштадтцев, проходивших по «Делу профессора Таганцева».

Откуда взялись эти 13 в «Петроградской боевой органи­зации»?

Я уже отмечал ранее, что бывшие кронштадтские моря­ки, оказавшиеся без службы и работы в Питере 1921 г. или пытавшиеся найти свою долю в Финляндии, бежавшие туда по льду залива, посидевшие в финском лагере, неле­гально перешедшие границу с целью пробраться домой, — все они стали легкой добычей следователей Петрочека. Их арестовывали на границе и расстреливали на месте как шпионов. Или — как контрабандистов. Или— «подключа­ли» к тем или иным находящимся в производстве делам. Им инкриминировали участие в антисоветских загово­рах, подготовку терактов, контрреволюционную агитацию ит. д.

А вся вина оставшихся или оказавшихся в Петрограде после возвращения из Финляндии офицеров была лишь в том, что они были офицерами и нередко — дворянами; а виной молодых крестьянских сыновей, честно отслужив­ших свой срок на Балтфлоте, ставших участниками восста­ния измотанных побегами, переходами границы, отчаяв­шихся и во всем разуверившихся, — было их страстное же­лание вернуться домой. Как правило, — в свою деревню. И не было ни тем, ни другим никакого дела ни до памятника товарищу Володарскому, ни до покушений на пламенных петроградских революционеров.