— Интересная была женщина?

— Во всех смыслах, сынок. Очень даже пикантная. Но вот нежной ее никак не назовешь... Жестко работала, тща­тельно продумывала все хищения, приписки. И не было в ходе этого моего расследования никаких погонь, перестре­лок. А были долгие часы за просмотром сотен квитанций на ремонт. «Облтрикотаж» в основном занимался ремон­том трикотажных изделий.

— Не возбраняется.

—Вот именно. Но фокус в том, что никакого ремонта не было.

— А что же было?

— Был выпуск неучтенной продукции на сэкономлен­ном и ворованном сырье и продажа ее «налево». Страшно вспомнить...

— Что ж такого страшного в самом обычном «хозяй­ственном» деле?

— Страшно вспомнить, какое это было медленное дело. Вот у тебя по Ахтаевым что ни месяц, то новый найденный труп и следки к банде. А тут... Квитанции, квитанции. При­думку-то я их сразу раскусил. Если не было приема в ре­монт, заказчики — люди вымышленные. В фильмах да ху­дожественных повестях детективных откуда преступник берет вымышленные имена и адреса?

— Из телефонного справочника. Вот, помню, в «Адъю­танте его превосходительства» резидент деникинской разведки...

— Вот именно... Но там списочек был покороче. А мне приходилось каждый день по тридцать—сорок повесток выписывать, проверять. Ты вот молодой, поди за романти­кой в следствие пошел.

— Обижаете, Александр Михалыч... Хотя, конечно, и за романтикой.

— Вот, а я что говорю. Всем подавай сыщицкие погони и схватки с вооруженным противником. А схватка иной раз — поединок на словах да бой на накладных и распис­ках. Тоже, скажу тебе, оружие.

— Но дело то, по вашему даже рассказу судя, простое. Не то что банда Ахтаевых. Мне этих Ахтаевых еще сыскать надо, а у вас дамочка эта пикантная сидит намертво в СИЗО и дает показания.

— Ишь ты, как у вас, молодых, легко все получается: да из нее клещами каждое нужное следствию слово вытаски­вать приходилось. А ненужных целое море, плавай не хочу. Ни одно слово на веру мадам эта не брала. Все ее уступки следствию только после убедительных доказательств. Пе­реиграть такую специалистку было непросто. И сверху опять же давили: «телефонное право» в «апофигее» было. А она была женщина видная, в верхи вхожая. Со своим три­котажем... И муж имел связи. В общем, для молодого сле­дователя, каковым я тогда был, — испытаньице. Но проку­ратура ивановская выдержала.

—Довели до суда?

— А как же. Но наказание преступники получили чисто символическое.

— На суд давили?

— Не только. Тут такая вышла история. Почти как у тебя. Она уже по ходу слушания дела в суде добилась нового ознакомления с материалами дела и, можно ска­зать, совершила еще одно преступление. Подделку до­кумента.

— Как это? — удивился Михаил.

— Вся закавыка в том, что простых путей она не искала. Как твой Дробов съесть улику, и все дела.

-Ну?

— Был документик, который, так же как подпись Дро­бова на странице показаний, изобличающей братьев Ахта­евых, ее очень беспокоил. Доказать что-то в такого рода делах окончательно и достоверно очень трудно.

Она говорит, не было, мастер говорит, было, слово про­тив слова, и никто не виноват. Совершены фактически уголовно наказуемые деяния. А где приказ директора по­ступать именно так, а не иначе? А вот он, оказывается, был такой, в соответствии с которым подчиненным и вменя­лось заниматься по сути дела приписками. Так вот, она не стала выкрадывать документик, не стала его театрально вырывать из дела, как твой придурок Дробов. И съедать сей неаппетитный документик, дождавшись, когда следова­тель отвернется.

—А что же...

— Она его подделала. Всего-то несколько слов новых внесла да приписку в конце сделала. И все, и ничего не докажешь.

— Но как же так? — удивился Михаил. — А экспертиза? Можно же доказать, что чернила там разные, авторучки, время написания разное. И вообще.

— Это в кино и в книгах все так просто. А в жизни... Иногда проще, чем в кино, иногда сложнее, чем в романе. Словом, запись она сделала своей, той же, заметь, ав­торучкой, теми же чернилами, а время между записями прошло слишком небольшое, чтобы экспертиза могла од­нозначно сказать: в разное время писалось. А любое со­мнение, как ты знаешь, трактуется судом в пользу обвиня­емого. И правильно, наверное. На то ты и следователь, чтоб однозначно доказать вину подозреваемого.

— Неужели...

— Вот тебе и неужели. Это не рукописи, скажем, Тутанхамона отличить от рукописи Штейнбаха. Там папирус, бу­мага, чернила — все разное... Не говоря о том, что книга Валерия Штейнбаха, вон у меня на столе, о боксе, а руко­пись, скажем, Тутанхамона — о Древнем Египте.

— Словом, ответ экспертизы...

— Был отрицательным. Для меня. Всех семерых, прохо­дивших по делу, осудили, но сроки были очень маленькие, особенно для мадам. Ну, ни в чем же не виновата! Показа­ния: «слово против слова», свидетелей отдачи тех или иных приказов на бумаге нет, а в жизни, кто его знает, как было. Кабы документик не подделала, сидела бы... Сейчас, ко­нечно, и за более серьезные экономические преступления не сажают. Но это уже отдельный разговор. А теперь рас­сказывай, как там с братьями?

Следователь прокуратуры рассуждает

Всю дорогу от Благовещенского переулка, от Добрыни­на, до гостиницы Михаил Коржев рассуждал, расставлял по полочкам известные ему эпизоды криминальной био­графии банды братьев Ахтаевых...

И много у него всяких противоречий в этом деле образо­вывалось.

Вот, скажем, убийства. Все совершенные бандой убий­ства совершены явно с корыстными целями. Налицо клас­сический случай — нападение с целью завладения транс­портным средством.

Сама картина преступлений ясна: навязываются в пас­сажиры, в попутчики, в удобный момент Дробов — у него основная функция «душителя» — набрасывает сзади на во­дителя удавку-«струнку»; братья колют ножами и заточка­ми, ударяют по голове тяжелыми предметами; машина ос­танавливается окончательно, тело мертвого или полужи­вого водителя вытаскивается на землю. И тут начинается вакханалия: тело топчут, прыгают на груди и животе, пина­ют ногами, наносят десятки колюще-режущих ударов но­жами и заточками.

И вот машина, вожделенное транспортное средство, в преступных руках. Сняли носильные вещи, что получше, с тела водителя. Выгребли все из «бардачка» — фонарик, расческу, кошелек, зажигалку...

А бандиты не унимаются — пинают, колют, измываются над телом уже мертвого человека.

И вот в какой-то момент им становится ясно: человек этот мертв.

Они не торопясь, с время от времени возникающими склоками (кому что достанется из трофеев), пресекаемыми паханом, который берет себе все лучшее, ДЕЛЯТ ЧУЖОЕ ДОБРО.

А потом возвращаются, как показывает экспертиза, к телу уже мертвого и снова колют, пинают, режут...