— Сколько угодно! Есть о чем спрашивать! — отвечал герцог.
Эскимос, не торопясь, развязал ремни капюшона и откинул его.
Показалось черное скуластое лицо, настоящее лицо эскимоса.
Грундвиг и Гуттор были изумлены.
Не такого человека ожидали они увидеть. Тут даже Грундвиг нашел, что Гуттор слишком уже увлекся своим воображением, когда ему показалось, что он видел белые руки и белую шею Густапса.
«Но ведь не во сне же я это видел!» — думал бедный богатырь.
Когда он после ухода эскимосов поделился своим раздумьем с Грундвигом, тот отвечал:
— В темноте тебе могло показаться, глаза твои были воспалены от холода, немудрено было ошибиться.
Старику хотелось прибавить:
— Что же касается до слышанных тобой слов, будто бы сказанных немым, то это, по всей вероятности, был не более как шум ветра.
Однако он промолчал, не желая огорчать друга.
Что бы он сказал, если бы знал, что в пещеру приходил настоящий эскимос, не имеющий ничего общего с Густапсом, который все время сидел у себя в палатке?
Эскимос был тот самый, который принял сани от Густапса и Йорника по их приезде и который рассказал им о приключении с Гуттором. Узнав, что богатыря подняли около палатки, Густапс понял, что Гуттор подглядывал за ее обитателями. Осмотрев ее материю, Густапс нашел даже дырку, проколотую богатырем. Тогда-то он и задумал подставить вместо себя другое лицо, чтобы обмануть обоих норландцев.
Простоватого эскимоса ему без труда удалось уговорить, чтобы он вместо него пошел к герцогу.
— Тебе даже говорить ничего не придется, — убеждал Йорник, — потому что Густапс немой. Тебе только придется, из учтивости, сослаться на жару и попросить у герцога позволения снять капюшон, который перед уходом ты наденешь опять.
Эскимосу подарили за будущую услугу пачку табаку. Он согласился, и все прошло как по-писаному.
Фредерик Бьёрн для поддержания связи со всем персоналом своей экспедиции каждый раз приглашал к своему ужину двух моряков и двух эскимосов. Из последних в этот раз оказалась очередь за Густапсом и Йорником. За столом их места пришлись между Гуттором и Грундвигом. Ужин шел весело. Пили здоровье воскресшего богатыря, пили за успех экспедиции. Все заметили, что Грундвиг в этот вечер был какой-то сонный и едва ворочал языком.
— Слабеет ваш старик! — заметил Пэкингтон на ухо герцогу Норландскому.
— Ведь уж и лет ему много, — так же тихо ответил Фредерик Бьёрн. — А если б вы знали, как много он потрудился в свою жизнь! Другой бы не вынес и десятой доли того, что вынес он.
Друзья разошлись спать довольно поздно.
* * *
На другой день Грундвиг проснулся с головной болью, как от угара, и пошатнулся, когда встал на ноги.
— Господи! Что же это такое со мной! — пробормотал он.
Крутом было все тихо. Гуттор крепко спал, ослабев от вчерашней потери крови.
Старик крикнул, но ему не отозвался никто.
— Непонятно! — произнес он и направился к выходу, но на пороге столкнулся с молодым моряком Эриксоном, выставившим из двери свое добродушное, веселое лицо. За Эриксоном шел эскимосский вождь Рескьявик.
— Ух, как здесь жарко после холода на улице! — вскричал молодой моряк. — Здравствуйте, господин Грундвиг, как ваше здоровье? Как поживает наш друг Гуттор?. Надеюсь, что он теперь долго будет помнить…
Эриксон говорил как-то особенно бойко и развязно. Видимо, ему хотелось оттянуть ту минуту, когда придется отвечать на неизбежные вопросы.
— Где герцог? — круто перебил его Грундвиг. — Где все остальные? Отвечайте, Эриксон!
— Они, вероятно, еще недалеко отъехали, мой добрый Грундвиг, — пролепетал юноша. — Впрочем, это зависит от езды… Могут встретиться препятствия…
Как будто свод пещеры обрушился на старика.
— Они уехали! — вскричал он. — Они нас бросили — и меня, и Гуттора!
Опустившись на рогожу, которой был покрыт пол, старик сел и горько заплакал.
Эриксону сделалось жаль его до глубины души.
— Полноте, что вы! — возразил он. — Где же они вас бросили? Они оставили при вас меня и Рескьявика, и еще одного из наших, но он теперь привязывает собак.
— Собак?.. Что ты путаешь? — спросил Грундвиг.
— Ну да, собак… Нам оставили сани и лучших собак господина Эдмунда. Он непременно желал этого. Он сказал: если уж старику окончательно невтерпеж оставаться здесь, то пусть он нас догоняет.
— О, дитя, дитя!.. Милое, дорогое дитя!..
Гуттор тем временем успел проснуться и расслышал конец разговора.
— Грундвиг! Грундвиг! — позвал он слабым голосом. — Я не знаю, что такое со мной… Точно меня дурманом опоили…
— Да ведь и со мной то же самое! — отвечал старик, вдруг озаренный внезапной мыслью. — Я был вчера так слаб, да и сегодня утром опять… Кто же бы это мог сделать?
— Грундвиг! Грундвиг! — воскликнул Гуттор, привставая на постели. — Помоги мне подняться, надо ехать… Наши господа погибли!..
— Что ты говоришь? — завопил старик, получив как бы электрический удар.
— О, припомни все хорошенько!.. Это они, негодяи, подсыпали нам чего-нибудь… Да опомнись же, сообрази!.. Ах, Боже мой, ты все перезабыл!.. Вспомни говорящего немого!
При этих словах Грундвиг вспомнил всю вчерашнюю сцену, ударил себя по лбу и с ужасным криком повалился без чувств на пол.
Гуттор сделал над собой усилие, чтобы подняться, но почувствовал невыносимую боль и опрокинулся опять навзничь.
Эриксон и Рескьявик бросились к ним обоим.
Драма в полярных ледниках. — Ледяная стена. — Чудный вид. — Восхождение.
ПРОШЛО ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ С ТЕХ ПОР, КАК экспедиция под начальством Фредерика Бьёрна покинула первую устроенную им станцию на противоположной стороне Гудзонова мыса, и в течение всего этого времени не было ни слуху, ни духу о Грундвиге и Гутторе, оставленных на этом посту с Эриксоном и двумя эскимосами.
После неслыханных трудов и целого ряда благополучно одоленных препятствий наши исследователи достигли наконец знаменитой ледяной стены, почти отвесно поднимающейся на тысячу двести ярдов в вышину и преграждающей, как говорили, всякий доступ к свободной ото льда земле, где на зиму укрываются птицы почти всех северных морей.
Вычисления показывали 89°33′ северной широты; следовательно, до пункта географического полюса было уже не более двенадцати миль. Этот полюс не вполне совпадает с полюсом холода. Путешественники шли вперед, руководствуясь компасом, прямо к северному центру, ежедневно отмечая на карте пройденный путь. Небо было необыкновенно чисто и благодаря Полярной звезде и соседним созвездиям позволило делать наблюдения вполне успешно.