Но нельзя было прогнать призраков. Симона могла слышать их и чувствовать. Соня сказала когда-то с присущим ей коварством, что дети, которые жили здесь, становились жертвами организованной детской проституции — и они прятались здесь, чтобы обмануть похитителей; в этот жуткий миг Симона могла услышать тяжелую поступь торговцев детьми, ищущих в доме свою добычу. Она внимательно прислушивалась, не ходит ли кто в самом деле, но это было лишь биение ее собственной крови в жилах.
У меня бред, думала она, отодвинувшись как можно дальше, заставляя себя дышать медленно и спокойно. Нужно что-то сделать… как это называется… сенсорная депривация. Темно хоть глаз коли, и так тихо, как в могиле — нет, не надо говорить так. Но если бы только не было так тихо.
Но призраки не молчали. Симона не могла их видеть, но она ощущала их присутствие и слышала их. Она слышала, как прячутся дети из прошлого, скрываясь от торговцев, и слышала, как их руки бессильно бьются о дверь.
Ногти, царапающие железо… Руки, бьющиеся о кирпичи…
Она вдруг осознала, что бешено бьется о железные прутья и что это она сама колотит руками по кирпичам.
— Возможно, абсолютно не о чем волноваться, — раздался голос Анжелики в телефоне. — Но кое-что произошло, и чем больше я думаю об этом, тем более нахожу повод для беспокойства. Я думала, что нужно сказать тебе.
Гарри спросил, что же произошло.
— Симона. Кажется… это может прозвучать ужасно мелодраматично, но мне кажется, что она пропала. Я не видела ее с понедельника — это не вызвало у меня беспокойства, потому что она оставила записку, что уезжает собирать материал для новой выставки и не вернется до вечера пятницы.
— Сейчас только суббота, — сказал Гарри. — Она, возможно, по-прежнему в поездке.
— Нет, не думаю. Мы должны были встретиться сегодня за ланчем — у меня идея включить несколько шелко-графических полотен в следующую выставку, и мы должны были посмотреть портфолио художника, — и Симона не пришла. Это так не похоже на нее, у нее очень строгие старомодные взгляды на то, что касается встреч, чтобы вовремя прийти, и все такое.
— Может быть, ей нездоровится. Простуда или мигрень.
— Я так не думаю. Я звонила и звонила ей, — сказала Анжелика. — И только автоответчик в ее квартире — а теперь и он не работает, чертова машина, пленка кончилась, и она теперь лишь пикает; очень грубо сделано, я думаю, они должны издавать более гармоничные звуки. И затем я приехала к ней в квартиру — ее машина на месте, так что она должна была вернуться, но там молоко на ступенях и письмо в ящике. Можно посмотреть через дверь — почта за несколько дней.
— Этому должно быть объяснение, — но Гарри так и не смог придумать ни одного. У него возникло предчувствие беды.
— И затем, — сказала Анжелика, — я вернулась в галерею и пошла в ее темную комнату. Я никогда не делаю этого, потому что это ее святая святых, и я никогда не вмешиваюсь в ее работу. Но я искала хоть какие-нибудь зацепки, поэтому нарушила правило.
— И что ты нашла?
— Я не уверена. — Впервые из голоса Анжелики исчезли нотки живости и манерности. — Я нашла кое-что; судя по всему, она вчера заезжала сюда и проявила одну пленку.
— Да?
— Потому я и беспокоюсь, — сказала Анжелика. — Послушай, Гарри, можешь ли ты прийти и посмотреть напечатанные снимки, потому что я не знаю, что с этим делать.
— Эти два снимка — точно Мортмэйн, — сказал Гарри. Он был уже в темной комнате с Анжеликой и рассматривал четыре фотоотпечатка, лежащие на рабочем столе Симоны.
— Да, я знаю, что это Мортмэйн. Господи, боже мой, у нас есть этот мрачный вид наверху, совершенная готика, блестящий снимок, конечно, и мы продали несколько отпечатков — Она замерла, когда Гарри достал последний кадр.
— Ты об этом? — спросил он после долгой паузы.
— Да, я даже не знаю, что это.
— Это похоже на тоннель, — сказал Гарри нахмурившись. — Узкий и очень старый.
— Ребенок мертв, да?
— О да. — Гарри продолжал рассматривать снимок. — Ей десять или двенадцать, — сказал он наконец. — Можно ли узнать, когда это было снято? Есть ли печать с датой на пленке или что-нибудь такое?
— Я не знаю. Я не разбираюсь в этом. И я здесь никогда ничего не трогала. Они лежали на столике, но я думаю, что пленка где-то здесь.
— Она очень старая, — сказал Гарри, поднимая пленку — Я не думаю, что теперь такие продаются.
— И снимки не обрезаны. Симона всегда делает рамку, когда печатает, — она безумно аккуратна и организованна. Я уверена, что она проявляла эту пленку перед тем, как уйти вчера.
Что-то промелькнуло в голове Гарри, и он не смог до конца схватить это. На фотографии изображен ребенок, лежащий в собственной крови, — здесь должна быть какая-то подсказка.
— Это звучит безумно, — сказала Анжелика, — но, когда я только взглянула на мертвого ребенка, я подумала, что это Симона. Я видела несколько детских ее фотографий, и она выглядела именно так.
Мысль, которую Гарри не мог уловить, вдруг резко вышла на свет. Он сказал:
— О боже, конечно. Анжелика, это не Симона. Это Соня.
— Соня? Сестра? Умерший близнец?
— Да. — Он очень осторожно положил снимок. — Есть ли у тебя хорошие карты Англии и Уэльса?
— Да, кажется, я могу найти одну, это карта дорог автомобильной ассоциации, очень полезная… Зачем? Мы позвоним в полицию или куда-нибудь еще! Или матери Симоны… Ах, подожди, она все еще в Канаде.
— Мы не будем пока звонить в полицию, — сказал Гарри, и в то же время в его голове пронеслось: «Канада! Вот почему я не смог найти Мелиссу!» — Не думаю, что стоит беспокоить мать Симоны, пока мы не узнаем, есть ли повод для тревоги. Если нам и надо что-то сделать, так это найти Мортмэйн.
— Ты думаешь, что Симона там?
— Я не знаю. Только интуиция. Эти снимки Мортмэйна, и это близнец Симоны… Я хочу посмотреть место, прежде чем мы вызовем полицию.
Он одолжил машину у одного из редакторов «Глашатая»; у машины был почтенный возраст, ее подвеска и мощность были под вопросом, и редактор сомневался, выдержит ли машина поездку. Еще могут возникнуть проблемы с карбюратором, и хорошо, если он вновь увидит Гарри и его пассажирку и машину целыми и невредимыми. Но вот ключи, и помни, что если ты нажмешь на тормоз, то тебе потом нужно поднять педаль назад пальцем ноги, потому что с гидравликой проблемы.
Но машина не пала жертвой бед, предсказанных ее владельцем. Она балансировала на дороге, как канатоходец, и жрала бензин, как вампир, но достигла без приключений той части Шропшира, которая обозначена на карте как Уэльс-Марш. Названия на табличках вдоль дороги менялись. Чайлдс-Эрколл и Мортон-Сай. Вайксалл, Вортенбери и Трипвуд. И затем начались бесконечные названия районов и мелких населенных пунктов.