Я постепенно узнаю своих дочерей. Соррел — открытая и доверчивая, она как будто вышла невредимой после всего этого, но Виола… Виола тревожит меня своим молчанием, и иногда в ее взгляде ощущается тяжесть, которой не должно быть в глазах четырнадцатилетней девочки. Да, с Виолой нужно будет бережно обращаться.
Энтони Раффан посетил девочек — я вижу, как Соррел краснеет при нем, что заставляет меня с еще большей решимостью добиваться встречи с докторами.
Хотелось бы думать, что мне удастся найти эту девочку, Робин, но Энтони сказал, что ее забрали из Мортмэйна вскоре после моего посещения, и он никогда не слышал больше о ней. Я думаю, он уверен в том, что она исчезла в злом мире борделей и шоу уродов Мэтта Данси, и не верится, что мы найдем ее.
Флой уже начал писать историю Виолы и Соррел, он думает написать ее, как если бы они были одним лицом, воздействие тогда будет сильнее, так что его героиня будет вымышленной. Но история Мортмэйна и история Виолы и Соррел будут подлинными.
Он возвращается во Францию на следующей неделе, к своим военным статьям, и он снова будет помогать Красному Кресту в полевых госпиталях, что разбиты там для помощи раненым. Не знаю, когда увижу его снова и увижу ли вообще.
Но скоро начнется новый год — 1915-й, — и война, возможно, скоро закончится, и мы с Флоем наконец будем вместе.
* * *
Было еще не очень поздно, когда разговор в белом, наполненном светом доме, завершился, и Гарри с Симоной отправились гулять. Они шли по прибрежной тропинке и вышли на узкую дорожку, усыпанную галькой, и дошли до бледного берегового пространства. Было холодно, воздух колол щеки, и они оба были в шарфах и куртках с капюшоном, но это был какой-то добрый холод.
— Я люблю это место больше всего на свете, — сказала Симона, остановившись в конце узкой тропинки. — Моя мать приехала сюда после того, как я поступила в университет, — я думаю, она почувствовала себя свободнее, а вскоре появился Мартин. Он несколько лет работал в исследовательской группе в Канаде, но вернулся в Англию, когда мне исполнилось восемнадцать. И тогда они купили дом и поселились вместе. Они по-прежнему проводят часть года в Канаде, но они здесь уже давно. Сюда я приезжала на каникулы и на выходные. Мартин — лучшее событие в жизни моей матери.
— Я думаю, что ты — лучшее в ее жизни. Я думаю, что ты — лучшее в моей жизни… Черт, не могу поверить, что сказал это. Еще через сутки я начну писать стихи для тебя!
— Не будь таким циничным.
— Я тоже не хочу быть циничным.
Она обернулась, чтобы взглянуть на него, и неожиданно улыбнулась. Так же неожиданно для себя Гарри сказал:
— Я люблю твою улыбку.
— Тебе улыбка Анжелики нравится так же?
— Нет, далеко не так, — признался Гарри совершенно чистосердечно. — История с Анжеликой закончилась, едва начавшись. Я хотел с ее помощью быть ближе к тебе. Но я запутался на пути к тебе.
— Да, я поняла, — сказала Симона сухо, и Гарри посмотрел на нее.
— Я не ангел, Симона.
Улыбка снова показалась на ее лице.
— Я знаю. Мне совсем не хочется, чтобы ты был ангелом.
— Хорошо, я надеюсь, что ты не хочешь, чтобы я был ангелом сейчас, потому как я довольно долго ждал, чтоб мы остались наедине… эта тропа ведет на берег?
— Да. Она немного скользкая, так что нужно идти осторожно.
— Возьми лучше меня за руку.
Они спустились по гальке и вышли на побережье.
— Боже, спуск очень крутой. Не отпускай мою руку, я боюсь потерять тебя.
— На скользкой тропе?
— И здесь, и вообще.
— Солнце начинает садиться, — сказала Симона после недолгого молчания. — Это мое любимое время суток.
— И мое тоже.
— Но нам надо подождать минут десять, прежде чем мы пойдем по берегу, потому что в это время солнце еще слепит глаза.
«Рука в руке в лучах заката?» — спросил внутренний голос Гарри, но он только сказал:
— Хорошо. Посидим на этих камнях, пока солнце опустится ниже.
Камни были теплые, нагретые солнцем.
— Я начала читать книгу Флоя вчера вечером перед сном, — сказала Симона. — Местами я плакала, но это прекрасное творение. Хочу читать не останавливаясь.
— Он вызвал у меня те же чувства.
— Как ты думаешь, можно ли будет переиздать ее? Так, чтобы она продавалась в магазинах.
— Это было бы здорово, правда? Мы можем попытаться. — Он поколебался и сказал: — Симона, кроме книги, я принес для тебя вот это.
Он вынул из кармана своей куртки старый конверт и маленькую фотографию в серебряной рамке, которую он взял с камина в доме Роз, пока никто не видел. Это была старинная прямоугольная рамка, и серебро немного потускнело. Но на карточке было два человека, стоящие рядом: темноволосый мужчина около сорока лет, с тонкими чертами лица и узкими умными глазами, который одной рукой обнимал женщину. У нее были высокие скулы и довольно крупный рот. Было трудно определить цвет ее волос по потускневшей сепии фотокарточки, но можно было догадаться, что у нее матовая кремовая кожа, что часто бывает у женщин с каштановыми волосами.
Симона долго разглядывала карточку и затем перевернула ее. Там на оборотной стороне размашистым почерком прежних времен было написано: «Филип Флери и Шарлотта… Франция. Октябрь 1920».
— Флой, — сказала наконец утвердительно Симона.
— Да.
— Он немного похож на тебя.
Гарри не ожидал этого. Он не видел особенного сходства между собой и Флоем. Но прежде чем он открыл рот, Симона сказала:
— И Шарлотта? Это то «Ш.» в посвящении?
— Я так думаю. Это резонный вывод.
— Жена Флоя? Были ли они женаты?
— Я не знаю. Но кажется, им очень хорошо вместе, правда? — сказал Гарри. — Не думаю, что мы когда-либо узнаем, были ли они женаты. — Он поднялся: — Солнце уже в море. Теперь можно спуститься. Пойдешь со мной?
Симона помолчала, изучающе глядя на него, и затем спросила:
— В закат?
— Почему нет? — сказал Гарри и протянул ей руку.