Он так обильно вспотел, что я чувствовала запах — ужасную вонь дрожжей, от которой меня мутило. Но он сказал:
— В чемодане, — и указал на потертый саквояж в углу комнаты. — Я вожу бумаги с собой, когда путешествую.
— Вставай, — сказала я, — но помни: если двинешься, этот нож проткнет твои смрадные гениталии.
— Ты не сделаешь это, дорогуша, давай… — Его голос неожиданно стал опять елейным.
— О, я отрежу тебе их, — сказала я, — и позабавлюсь этим.
Он медленно поднялся — нелепая фигура с брюками вокруг колен. Он попытался натянуть их, но я остановила его, потому что так он был скован в движениях, и он кособоко прошаркал до сумки и заглянул внутрь. В этот момент я испугалась, что он схватит что-то тяжелое — горшок с цветами или одно из этих безобразных китайских украшений с камина — и запустит в меня, но он не сделал этого. Он покопался в бумагах и мрачно достал два листка, подписанные адвокатом.
— Хорошо, — сказала я и, как дура, двинулась, чтобы взять их.
Он только этого и ждал; за четыре секунды он сбросил брюки и бросил их в меня. Он выбил нож из моей руки и толкнул меня назад на софу, рукой сдавив мое горло.
— Глупая пизда, — сказал он. — Ты думала, что можешь провести Мэтта Данси? Ни одна женщина не проведет меня, а ты и подавно.
Другой рукой он крепко схватил меня за запястье. Я боролась с ним, пиная его голени и стараясь ударить его коленом в пах, но он был слишком силен.
— Ты не получишь своих драгоценных деток, — прошипел он, жарко и зловонно дыша мне в лицо. — Они мои. Они делают деньги, эти две. Люди платят за то, чтобы посмотреть, как они танцуют и поют. И еще кое-что. — Его лицо склонилось над моим, красное, торжествующее, уродливое. — Через пару месяцев я выебу их, твоих драгоценных дочурок, — сказал он. — Я берегу их для этого. И потом, когда я покажу им пару штук, многие мужчины заплатят за то, чтобы переспать с ними.
Я смотрела на него в ужасе, а он захохотал.
— Они уроды, глупая бледная сучка, — уроды! — и у многих мужчин встанет только при мысли о том, чтобы оказаться в постели с уродкой! Да и женщины смогут позабавиться!
Я впилась зубами в его руку, но он вырвал ее и ударил меня по губам.
— Блядь, — сказал он, — тебе нужно дать урок. Не так просто прийти сюда с льстивыми глазами и белой нежной кожей и заставить мужчину стоять как телеграфный столб, а затем воткнуть в него нож — безнаказанно.
Он сильно ударил меня по лицу.
— Белая кожа, — произнес он огрубевшим голосом. — И голос, как у леди. Я всегда западал на таких, — и я в ужасе поняла, что у него снова встал.
Я боролась изо всех сил, но он был силен и тяжел, и я не могла ничего сделать. Тогда я стала звать на помощь, но он только заржал:
— Кричи, кричи, моя белая птичка! Никто здесь не обратит внимания на кричащую самку.
Он резко раздвинул мои ноги и разорвал тонкое белье, я ощутила мерзкий жар его тела, а потом грубые волосы и ствол члена у меня между бедер. Я снова закричала истошно, и мне показалось, что где-то в таверне дверь открылась, а потом закрылась. Но было уже слишком поздно, он уже начал входить в меня.
Дверь открылась, и он инстинктивно обернулся. Я увидела, что его лицо изменилось, и он неожиданно отпустил меня. От двери кто-то стремительно двинулся, и мне удалось сесть. Я повернула голову и увидела, кто стоит в дверях; на двух детских лицах было выражение ужаса.
Виола и Соррел, мои потерянные дети, впервые увидели меня в жутких объятиях злого монстра.
Они двинулись через комнату, и я увидела, как Виола схватила брошенный хлебный нож. Виола, чья левая рука обвилась вокруг тела Соррел — но правая уже занесла нож…
Кажется, я закричала, но было уже поздно. Виола резко вонзила нож в его толстую шею. Он пошатнулся назад, его глаза надулись, как пузыри, кровь брызнула из шеи. Он беспомощно закачался и слабо попытался вытащить нож, но прежде чем он дотянулся до него, рухнул на пол. Его тело дергалось в конвульсиях, и пена появилась у рта, а затем он замер.
Мне показалось, что время остановилось, но потом я посмотрела на них. Они глядели на меня глазами Флоя, но я увидела то, что не заметила ночью: у них мои скулы и мой крупный рот.
Я опустила подол юбки и одернула жакет. Я сказала, так спокойно, насколько смогла:
— Он мертв? — Мои первые слова дочерям.
— Да, он мертв, — снова Виола.
— Вы знаете, кто я?
— О да, — сказала она, и Соррел кивнула.
Она нежнее, подумала я, и посмотрела на нее, желая услышать ее голос. Она произнесла:
— Энтони видел тебя прошлой ночью, и он видел тебя прежде. Он сказал, что ты выглядишь в точности, как мы. Так что мы знаем.
— Энтони? — Мы говорили о незначащих вещах: я хотела броситься к ним и обнять их, но я все еще не отваживалась.
— Энтони Раффан, — сказала Виола. — Он был в Мортмэйне и видел тебя там много лет назад.
— Он сказал нам, что ты поклялась нашими именами, что никогда не расскажешь о том, что он сделал с одним из людей Данси.
В памяти всплыл тот день, и я вновь стояла в Мортмэйне, глядя на печальную девочку по имени Робин. «Поклянись самым святым», — сказала она. «Клянусь памятью Виолы и Соррел, что я никогда не скажу».
— Энтони рассказал нам, — сказала Виола, поглядев на меня. — Так мы узнали, кто ты такая. Он следовал за нами, когда Данси забрал нас. Он сказал, что однажды поможет нам бежать.
— Мы знали, что однажды ты придешь, — сказала Соррел.
— Я думала, что вы мертвы. Ваш… мой муж сказал мне, что вы умерли.
Я смерила взглядом комнату с распростертым телом Данси, и Виола вдруг сказала:
— С Данси все в порядке. Никто не догадается, что это сделали мы, — и я увидела, что ее вовсе не заботит то, что она только что убила человека; и когда я подумала о том, что сделал Данси, и обо всех детях, которых он забрал, и изнасиловал, и принудил к проституции, — я поняла, что и меня это не беспокоит.
— Ты заберешь нас? — спросила Соррел, и я увидела, что она готова заплакать.
— Вы хотите этого? Вы пойдете со мной?
— О да, — сказали они вместе.
Но смог бы кто-нибудь связать близнецов и смерть Данси? Виола убила его, сказал слабый голос в моем мозгу. Виола убила его.
Я сказала:
— Слушайте, вот что мы сделаем. Мы выйдем отсюда, спокойно и не спеша, и мы сядем в тележку, что ждет на дороге, и мы все начнем жить нормальной жизнью.
И я пересекла комнату и обняла их и впервые почувствовала прикосновение их щек к моим.
Роз понимала, что она смогла убежать от Гарри Фитцглена только потому, что знала внутреннее устройство Мортмэйна, а он — нет. Она добежала через комнаты и пролеты до центрального холла. Тетя Виола была рядом с ней, она следила за тем, чтобы она не потеряла дорогу, и Соня также была с ней, и за ними были все дети Мортмэйна.