Манеры.
Речь.
И актерское мастерство.
Жанне неожиданно понравилось перевоплощаться. Она становилась не собой и в чужих личинах чувствовала себя куда как свободнее, нежели в собственном теле.
Греческая одалиска… турчанка… французская пастушка с увитым плющом посохом… она заучивала образы с рвением, которое удостаивалось похвалы. И сам д’Этоль, следивший за Жанной издали, однажды снизошел до того, чтобы сказать:
– Ваше усердие убеждает меня, что я сделал верный выбор.
– Я счастлива услужить вам, – ответила ему Жанна со всем смирением.
Если судьба ее отныне в руках этого человека – в ближайшем рассмотрении он не сделался хоть сколь бы то ни было приятен, – то Жанне надлежит вызвать у него симпатию к своей особе.
– Молодец, – д’Этоль погладил Жанну по щеке.
Спустя неделю состоялась первая прогулка Жанны.
Ее усадили в легкую коляску, вручив зонтик от солнца и велев прикрывать им лицо.
– Король любит загадки, – так пояснил д’Этоль, который лично следил за тем, как Жанну наряжали. – Его следует дразнить. Недоговаривать.
Жанна запомнила.
На этот раз она видела короля издали и не сумела рассмотреть. В пестрой свите сложно было угадать, кто из этих нарядных, уверенных в собственной исключительности людей истинный король.
Охотники пронеслись, не удостоив Жанну взглядом.
И лай собак затих вдали.
Жанна испытала нечто сродни разочарованию. Она ведь так готовилась и… ее не заметили. Просто-напросто не заметили!
– А ты чего хотела? – д’Этоль был привычно груб. – При дворе множество женщин, и каждая мечтает стать его любовницей. Еще одна красавица не привлечет его внимания. Сразу.
И Жанна повторила попытку… снова и снова, благодаря прозорливости д’Этоля, его обширнейшим связям и умениям, она оказывалась на пути королевского кортежа.
Однажды Жанна удостоилась нескольких слов, брошенных вскользь, вежливых, но и это уже давало надежду… если он заговорит снова, то Жанна сумеет найти достойный ответ. Король любит, когда его дразнят?
Но не выносит, когда задевают самолюбие?
О, Жанна постарается его задеть. И тогда Людовик наконец увидит ее… бабочку увидит.
Признаться, сам король не произвел на Жанну особого впечатления. Был ли он красив, как о том твердили? Она сомневалась. Пожалуй, что когда-то и был… но слишком вольную жизнь он вел, что не могло не сказаться на обличье.
Пристрастие к вину и забавам сделало его лицо одутловатым. Рот был чересчур велик, а нос – по-королевски горбат. Нижняя губа выдавалась вперед, придавая лицу надменное выражение. Под подбородком наметились складки. А вот фигура сохраняла прежнюю стать во многом благодаря увлечению Людовика охотой и верховой ездой. Однако каким-то отрешенным взглядом, прежде ей не свойственным, Жанна прозревала, что спустя годы он станет рыхл, неуклюж и некрасив.
И все равно будет любим.
Он ведь король.
А ей было обещано стать его фавориткой.
Впрочем, судьба никогда и ничего не давала просто так.
Дурные вести принес д’Этоль. Он появился в комнате Жанны, непривычно злой и не скрывающий своего раздражения. Выставив прочь служанок, он поглядел на Жанну выпуклыми глазами и произнес:
– Тебе запрещено появляться там, где Их Величество проводят время.
– Но почему?
– Потому что эта старая тварь Шатору боится тебя. Он уже спрашивал о том, кто ты такая. И этот интерес не остался незамеченным.
– И что мне теперь делать?
Жанна вдруг осознала, что вся ее игра, долгая, поглотившая и саму Жанну, и д’Этоля, и других людей, ей помогавших, окончена. Вот так просто… взять и запретить.
Матушка огорчится.
А Норман, пожалуй, будет рад…
– Ждать, – сказал д’Этоль. – И сходить замуж. В твоем возрасте неприлично дальше в девицах оставаться.
– Но за кого?
Она была уверена, что старик точно знает имя будущего мужа, и тот не подвел:
– За моего сына. Норман не будет против.
Пожалуй, это тоже можно было считать успехом при дворе…
Остановившись перед домом, человек помнил первую встречу с Карой. Яблоневый сад. Приземистые разлапистые деревья, ветви которых изгибались под тяжестью плодов. Веревка и шина, подвешенная вместо обычных качелей. Смуглая девчонка с ободранными коленями. На левом еще держится лист подорожника. Девчонка взобралась на шину с ногами и, вцепившись в веревку, приседала. Но вес ее был слишком ничтожен, чтобы заставить шину раскачиваться.
– Помогай! – приказала она. Как было не исполнить? Никто и никогда ему не приказывал.
– Ты кто? – спросил он, толкая тяжеленное колесо, которое норовило закрутиться и ударить его по рукам.
– А ты? – Кара смотрела сверху вниз, тогда – еще без пренебрежения.
– Я… – он назвал свое имя, но Кара отмахнулась.
– Ерунда. Тебя не так зовут.
– А как?
– Сэр Ланселот! – возвестила она, касаясь ногой плеча. На белой его рубашке остался пыльный отпечаток ступни. И ему подумалось, что хорошие девочки так не поступают.
Мысль была правильной: Кару никак нельзя было отнести к хорошим девочкам.
– Хватит, – она вновь говорила тоном, не терпящим пререканий. – Останови.
Ему пришлось повиснуть на шине, прижимая грязное колесо к груди, упираясь ногами в землю.
– И руку подай. Рыцарь всегда подает прекрасной даме руку. Я читала.
Она все равно была выше его, на полголовы.
– Так кто ты? – он схватил ее за руку с намерением проучить наглую девчонку.
– Я – королева! Но ты можешь называть меня Карой.
И он ей поверил, хотя совершенно точно знал, что королевы – они другие. Мама показывала в книге, но Карина уверенность передалась и ему.
– Будешь служить мне? – она глядела в глаза, не мигая, с вызовом и в то же время – мольбой. – Любой королеве нужен верный рыцарь, сэр Ланселот.
С того самого дня она называла его только так. И проклятье, он гордился тем, что рыцарь.
Королева жила на окраине деревни в грязном домишке, на заборе которого постоянно что-то сохло – покрывала, полотенца, цветастые тряпки. За забором трава подымалась выше колена, до узких подоконников, до кривоватых окон и выше. Дикий виноград взобрался на крышу, обхватив домишко тяжелыми лапами плетей.