– Бабочек?
– Ага. Кто-то собирает?
– Бабочек? – выражение лица Марии изменилось. Еще один секрет этого дома? – Где?
Алина открыла холодильник и вытащила банку из-под кетчупа, на дне которой лежала толстая белая бабочка. Она была мертва, и Алине представлялось странным, что кто-то может получать удовольствие, собирая мертвых бабочек.
– Вы… вы поставьте это на место, пожалуйста, – сдавленным голосом попросила Мария.
Алина подчинилась.
А заодно вспомнила, что и у нее имеется бабочка. Золотая. Смутно знакомая… надо бы заняться ею. На это-то Алина имеет право.
Они увиделись вновь спустя три года. В городе, куда его родители переехали, спеша увезти «бедного мальчика» от грядущей беды. Им все еще казалось, что они спасают Ланселота от его зависимости.
Это же ненормально – сбегать из дому и часами караулить за забором старой хижины, надеясь, что вот сегодня Кара вернется. Или завтра, послезавтра… обязательно вернется.
Королева не бросит своего рыцаря.
Он стал хуже учиться. И начал врать, потому что так было легче. Все равно никто не верил правде. Разве дети влюбляются? Это глупость. Надо лишь подождать, и эта смешная любовь к неподходящей девушке растворится сама собой. Но время шло, а она не растворялась.
И родители решились на переезд.
– В городе и школы лучше, – убеждала мама, стыдливо отводя взгляд.
Ей все казалось, что Ланселот винит ее. Неправда. Он винил всех, и прежде всего себя.
– …новых друзей себе найдешь…
Друзей не осталось. Зачем друзья, когда не было Кары?
В город ехали на грузовике. И папа преувеличенно бодро рассказывал про то, как будет замечательно в новой квартире. У Ланселота своя комната с окнами во двор. А во дворе есть спортивная площадка. Это же просто мечта – пятиэтажный дом почти в самом центре!
Мечта была серой и тусклой. В подъезде пахло по-новому, и Ланселот очнулся.
Почтовые ящики, крашенные синим. Дверцы некоторых отломаны и заперты на проволоку. Окно с трещиной. Кот на батарее. И поллитровая банка с окурками. В квартире обои «под камень» и другие, с березовыми веточками. Рыжий пол. Мебель втаскивают грузчики, кряхтя и стеная на все лады.
Квартира заполняется вещами, и мама хлопочет…
– Иди на улицу, – говорит она. – Не мешайся.
Он выходит.
Горка. Качели железные. Пара скамеек. Бабки дремлют. Чужое все, до того чужое, что он испытал одно-единственное желание: сбежать.
Хотя бы со двора.
Через арку – на стенах сохранилась еще летопись дома – в другой двор. И в третий. Запоздало вспомнилось, что адреса Ланселот не помнит. Мама говорила, но он отмахнулся. Ему было плевать, где жить, а теперь выходит, что пути назад нет. Как вернуться, если возвращаться некуда?
Он оказался на пустыре, обнесенном сеткой. Кое-где опорные столбы рухнули, да и сама сетка была рваной, как старый чулок, и скорее представляла собой условную границу, которую Ланселот пересек с легкостью, не задумываясь даже, куда идет.
Позже он решит, что его вела судьба.
К замороженной новостройке – еще одна серая громадина. Провалы окон. Зубцы недостроенных стен. Грязь. И вонь, куда как ядреная.
– Эй, – его окликнули, когда он собирался уже отступить. – Тебе чего? Стой… Ланселот? Ты?
– Я.
Земля качнулась, и счастье, непередаваемое, невыразимое словами счастье, затопило его. Он глядел на Кару… другую, но ту же, только лучше, понимая, что вот она – мечта.
Надо лишь руку протянуть.
– Что ты тут делаешь?
На ней – старое пальто, слишком большое и очень грязное. Ботинки. Шарф. На улице тепло, так зачем она прячется?
– Мы… переехали. Вот.
– А, я тоже переехала. Заходи.
Она жила на первом этаже, облюбовав трехкомнатную квартиру. Кара расчистила ее от грязи и строительного мусора и притащила с помойки матрац и тряпье, в которое просто зарывалась.
– Так теплее. Ночью все одно дубак, – она стала старше и как-то… темнее. Но все равно это была его Кара! – Сбежала я. Задолбали. То не так, это не сяк… и еще вечно лезут со всякою фигней. Я и сказала, чтоб отвяли. Ну и вообще… меня на учет поставили.
У нее были тарелки, много, но все разные. И несколько кружек с отбитыми ручками и трещинами. Мама говорила, что из таких пить нельзя – судьбу треснешь, – но Каре было плевать на приметы. Костер она раскладывала в железном ящике и воду грела на живом огне. Чай – сухие травы. Обед – хлеб с плесенью. И гнилой какой-то мерзкий сыр.
– Не хочешь, как хочешь. И вообще, не надо меня жалеть.
– Я не жалею, – сказал Ланселот. – Я любуюсь.
– Мною?
– Тобой. Ты красивая.
– Ага, прям до усрачки.
– Нет, вправду красивая. Очень. Я вырасту и на тебе женюсь.
Она отставила кружку и хлеб с сыром положила на цементный пол, глянула так искоса, с жалостью.
– Когда это будет?
Ланселот не знал. Но ведь будет когда-то!
– Я не доживу.
И это было правдой. Но тогда Ланселот не знал, что правда бывает горька.
Как это ни пошло, но разбудил Славика телефонный звонок.
– Але? – он дотянулся до трубки и, прижав к уху, понял, что не желает разговаривать. Ни с кем. Ни по какому поводу. Вообще.
Перебрал.
Славик вообще-то умел пить и дозу собственную знал лучше, чем кто бы то ни было. Но вчера вот что-то пошло не так. Все не так. Леха с его безумным планом. Невеста. Подружка невестина с акульей улыбкой. Сашкин вояж…
– Привет, Славик, – женский голос вызвал приступ мигрени, сам по себе, безотносительно выпитого. – Разбудила?
– Да.
– Плохо тебе?
– Да.
– Я рада, – искренне ответила Дарья. Славик представил, как она сидит: белая строгая блуза, узкая юбка с разрезом. Нога заброшена на ногу, и туфелька на пальчиках покачивается.
Он моргнул, прогоняя видение. Похоже, алкоголь не желал расставаться с его организмом.
– Вставай. Одевайся. И жду. Записывай адресок.
– А не пойти ли тебе, Дашенька…
– Если не приедешь, – ее тон сделался строгим и деловым, – вызову повесткой. И тебе же будет хуже.
Как-то сразу Славик поверил. Он сполз с кровати, убеждаясь, что перебор был не столь критичным, чтобы лишить его подвижности.
– Что произошло?
– Убийство, – и Дарья отключилась. Невозможная женщина. Нельзя было объяснить, кого убили и при чем тут Славик.