Если этот человек считает себя влюбленным, то… Алина ему подыграет.
– Я не знал!
Оправдывается? И если так, то Алина угадала. Но вот как долго она сможет его держать? Она совершенно не разбирается в людях и… и он поймает Алину на лжи.
Убьет.
Все равно убьет, даже если Алине придется молчать.
– Что ты делал? – Алина заставила себя посмотреть в глаза.
– Я… учился. Ходил с ним. Не убивал! Пока она не попросила! Притворилась, что ей помощь нужна…
– И он поверил, – сказала Дашка. – Алина, он ни в чем не виноват. Его использовали. Ты же знаешь, Кара стремилась использовать всех.
Робкий кивок и приглашение от Дашки:
– Присаживайся. Мы ведь должны поговорить, правда?
Не спешит. Он все-таки не настолько глуп, чтобы попадаться на удочку ласки. И отступает к двери.
– Кара хотела убить Ольгу, старшую, знала, что у нее есть деньги. Вы использовали Чистильщика. Вот только дальше Кара тебя обманула. Бросила, верно?
Нельзя на него давить.
– Она была плохой, – Алина старается говорить мягко. – Недостойной. Так? А ты всегда ей помогал. Как верный рыцарь.
– Но ей хотелось большего!
– Короля, – выдавил Ланселот и дернул головой. – Ей хотелось короля. И королевство. А я… я ей не был нужен.
Эта игра не продлится долго.
– Ты нужен мне.
– Правда?
– Конечно, – Алина не умеет лгать, но сейчас ложь слетает легко. Наверное, потому что Алина верит: этот человек и вправду нужен. Без него она не узнает, где Леха.
– Она заставила тебя копать под Леху? Захотела выйти замуж, верно? – подняв руки, Дашка поворачивается к Ланселоту. Медленно, показывая, что в движениях ее нет ничего опасного. – И они бы правили вместе. А ты служил. Несправедливо.
– Она бы от него избавилась! Слышишь, умная? Избавилась бы!
– Я не знала. Ты умнее. Ты лучше ее знал. И можешь рассказать все-все…
Похвастать. Дашка утверждала, что люди любят хвастать. Это повышает самооценку. И Макс – все-таки не было в нем и тени рыцарственности – не исключение.
– Она требовала, чтобы я помог. Она переспала со Славкой. Он придурок. Думает, что крутой, но на самом деле – придурок. Трахает все, что видит. Тебя вот трахнул…
– Ты оказался сильнее его?
– Умнее! Я – умнее! Их всех!
– Конечно.
Дашкины руки опускаются на колени. Макс не замечает.
– Они всегда меня презирали… сволочи. И где они теперь?
– Где?
Он вдруг хитро улыбнулся и помахал пистолетом:
– Не скажу…
Леха очень хотел жить. Еще там, в темноте, он дал себе слово, что выживет. А если Леха обещал, то Леха делает. Умирать некогда: надо Альку спасать.
Он идиот свинцовый… игрался. Доигрался. И злость придавала сил. Чернота отпускала, пока не отпустила вовсе. Она свернулась на Лехиных коленях – тяжелая, падла.
И в голове еще гудит.
Леха головой и тряхнул, чтобы от гудения избавиться, но вписался затылком в стену. Гудение исчезло. Зато стало больно.
Спустя некоторое время – какое именно, Леха не мог бы сказать – он понял, что находится в помещении тесном и густо заваленном хламом. Что руки связаны, и ноги тоже, а на губах – клейкая лента.
Веревка была хорошей… но нож, который Леха в последние недели носил с собой, еще лучше. Его и вытащить получилось почти сразу – Макс, скотина этакая, поленился обыскивать. И ножны на щиколотке пропустил. А Леху еще параноиком называли, он же просто предусмотрительный человек. Вот только все не предусмотрел. И вроде бы радоваться надо, что жив, только радость злая выходит.
Однажды Леху зажали в угол. Случилось это давно, и, казалось, воспоминания поблекли, ан нет. Помнит. И стену заводскую, расписанную матюками. И высокую траву, в которой прячутся стеклянные осколки. Ремень на руке. Отцовский. Кожаный. Ложится витками, пережимая ладонь. И пряжка сверху. Пряжкой удобней бить, особенно если в зубы.
Их пятеро.
Заводские. Безбашенные. Разогретые самопальным спиртом, которого оказалось слишком мало на пятерых. И теперь им хотелось веселья.
– Ну че? – поинтересовался старший, сплевывая.
– А ниче…
Шансов не было. Почти. Но отступать некуда, да и хмельная ярость не позволяла Лехе бежать. И он первый напал. Бил, не думая о том, кого и куда, сам не ощущая боли, только желание – положить всех.
Исполнилось.
Домой он дополз и уже там рухнул в коридоре, к вящему неудовольствию матери. Ей пришлось трезветь и объясняться с врачом… была больница, которая запомнилась исключительно регулярной жрачкой. Еще и соседи по палате подкормить норовили.
Хорошее время.
И сейчас, распиливая веревки – тугие оказались, заразы, – Леха думал об апельсинах. Круглых, ярких апельсинах в толстой кожуре. Впервые получилось попробовать именно в больнице…
Хреново как.
И со Славкой непонятно что происходит. Звонил-то Макс с его телефона. И срывающимся, плачущим голосом умолял приехать. Его заставили… его убьют, если Леха не явится.
Соскользнув, лезвие ужалило запястье, и Леха выругался. Про себя. Надо бы радоваться, что вообще живой. Почему? А хрен его знает, но главное – живой. И теперь точно до Макса доберется, душу из этой скотины вытряхнет.
С веревкой, стягивавшей щиколотки, Леха управился быстро. И скотч содрав, провел по липким губам языком. Целые… и что теперь?
Он пошарил по карманам, убеждаясь, что из всех вещей отсутствовали бумажник – Максик, крыса, не побрезговал и мелочовкой, – Алинкины ключи и телефон. Леха поднял трубку стационарного, убеждаясь, что и тот молчит. Зато до сейфа, скрытого за картиной – яблоки, селедка и бутылка портвейна на старой газете, – Максик не добрался.
В сейфе имелся некоторый запас наличности, используемый Лехой в ситуациях экстренных, требовавших весьма ординарных, но неотложных мер. Был там и пистолет, газовый, с разрешением, однако нынешнюю ситуацию он бы усугубил, и Леха от пистолета отказался.
Машину Макс тоже забрал, зато оставил Славкин джип.
И Славку… в багажнике.
Леха в багажник заглянул скорее порядка ради, и вот тебе сюрприз.
– Ну? – вытаскивать Славку пришлось самому. Слишком долго тот лежал, да и машина успела промерзнуть, так что Славка и говорить-то толком не способен был. Так, мычал матерно, руки растирая. На коже полосами отпечатались следы от веревки.
– Садись, – Леха втолкнул товарища по несчастью в салон. – И крепче нажимай, чтоб кровь заходила.