Джейн даже обрадовалась отъезду матери, так как ее присутствие в конце концов стало действовать ей на нервы. А на следующий день ей вдруг захотелось услышать голос Франческо, от которого уже почти месяц не было никаких новостей. Она позвонила ему в Нью-Йорк.
— Алло?
Он ответил нормальным голосом, который свидетельствовал о том, что он вел нормальный образ жизни, нормально разговаривая с нормальными людьми, которые ему звонили.
— Это Джейн.
— А, Джейн. — Наступило неловкое молчание. — Как продвигаются твои научные исследования?
— Мои научные исследования? Хорошо, спасибо. — Никогда раньше он не задавал ей такого вопроса. К тому же он знал, что она болела, и мог догадаться, что она не занималась никакой научной деятельностью. — Ты хочешь, чтобы я положила трубку? — снова заговорила она нерешительным и взволнованным голосом.
— Возможно. Еще слишком рано.
— Но мне наплевать, что у тебя роман с Кэтрин! Если я посоветовала тебе больше с ней не встречаться, то лишь для твоей же пользы. Я тебя не осуждаю. Мне не хватает тебя, Франческо. Мне необходимо видеть тебя. Ты — мой друг, мой единственный здесь друг.
— У меня нет никакого романа с Кэтрин. Я не видел ее с тех пор, как ты нас встретила. Но она постоянно со мной, Джейн: каждую секунду, днем и ночью, в моем сердце, в моей голове, под кожей, перед глазами. Я должен забыть ее. Для этого требуется время. Я не могу с тобой встречаться, потому что ты у меня ассоциируешься с ней.
Отсутствие доверия больше всего огорчало Джейн. Кэтрин, конечно же, попросила Франческо не говорить правду и, возможно, больше не встречаться с Джейн. Франческо однажды сказал Джейн, что Кэтрин ее боится. Если бы он действительно порвал с Кэтрин, с какой стати он стал бы лишать себя единственной радости, которая ему оставалась, — дружбы? Если Джейн ассоциировалась с Кэтрин, то и все остальное в Девэйне, начиная со здания, где находился его кабинет, должно было вызывать в нем ту же ассоциацию. Их дружба не могла быть разрушена только потому, что она когда-то их познакомила. Франческо был слишком умным, проницательным и благородным человеком, чтобы совершить такой несправедливый поступок.
Несмотря на свое обещание хранить его тайну, как могила, она все рассказала Лине — за исключением истории с датским писателем. Все равно Лина никого из них не знала. Она была полностью согласна с Джейн: у Франческо и Кэтрин любовная связь. Но Лина была менее оптимистична по поводу того, чем закончится этот роман. Несмотря на восторженность, с которой Джейн описывала Франческо, она составила о нем плохое мнение: только негодяй, когда его жена ждет ребенка, может влюбиться в другую женщину. Это, по мнению Лины, было типичное поведение мужчины. И таким же типичным показалось ей то, что он сваливает свою вину на Джейн.
В течение этих двух странных и сложных месяцев, пока длилась ее болезнь, Джейн позволила Лине постепенно войти в свою жизнь, несмотря на то что они были очень разными. У Лины был ключ от ее квартиры, и она приходила каждый вечер, чтобы приготовить ей что-нибудь поесть. Она родилась в Техасе и работала в фонде социальной защиты. Джейн боялась обидеть ее, попросив говорить потише. Лина всегда носила одни и те же джинсы, слишком плотно обтягивающие ее округлые бедра, и синтетический свитер с круглым вырезом и черно-синими геометрическими фигурами, как будто в ее гардеробе больше ничего не было. Она была невысокого роста, с пышной грудью, широкими бедрами, большим задом и с толстой короткой шеей. Светлые волосы были неровно пострижены, а крупный нос делал ее похожей на англичанку. У Джейн раньше всегда были красивые друзья: сколь бы несущественным это ни казалось, но красота для нее играла определяющую роль в выборе знакомых. Однако Лина жила с ней в одном доме, имела машину и была рада быть ей полезной. Ей льстило иметь в подругах преподавательницу Девэйнского университета. И она стала в конце концов самым необходимым для Джейн человеком. Франческо не было, а с Эриком можно было общаться только по телефону.
В течение этих недель, проведенных в постели, Джейн часто с большой нежностью думала об Эрике. Иногда она просыпалась с ощущением того, что рука Эрика лежит у нее на бедре или на груди. Ей снилось, как они занимаются любовью и как она кончиками пальцев ласкает его бархатистую смуглую кожу. Она представляла его руки, его длинные пальцы на ногах с ухоженными ногтями. Ей хотелось чего-то нежного, легкого, очень чувственного, горячей любви, одновременно и материнской, и эротической.
Эрик звонил ей почти каждый день. По телефону она только и делала, что жаловалась ему и осыпала упреками. Он делал вид, что не замечает ее агрессивности. «Мммм», — мычал он, словно не слышал, что она говорит. Зачем спорить с больным ребенком?
Поезд остановился. 125-я улица. Громкие крики и возгласы снова раздались в другом конце вагона: две женщины и мальчуган вышли из поезда. Внезапно почувствовав волнение, Джейн выглянула в окно. Было уже темно. Поезд снова тронулся, проносясь вдоль высоких башен из темного кирпича, окна которых светились в темноте, как звездочки в небе. Затем он вошел в туннель и Манхэттен остался позади. Джейн открыла сумочку, достала тюбик губной коричневой помады и намазала губы. Потуже завязала шарфик на шее.
Поезд прибыл на Большой центральный вокзал. Все пассажиры стали проталкиваться к выходу. Выйдя из поезда, Джейн очутилась в толпе. Навстречу ей шел, улыбаясь, какой-то человек. Она удивленно подняла брови. Мужчина посторонился и обнял женщину, которая шла позади нее. Джейн оглянулась вокруг, словно надеясь увидеть Эрика, приехавшего специально за ней после работы, чтобы отвезти домой, в Манхэттен.
Она прошла через просторный зал со сводчатым потолком, разрисованным под звездное небо, и с белыми мраморными стенами, которые сейчас стояли в лесах. Нужно было передвигаться чуть ли не танцевальным шагом, чтобы не сталкиваться с людьми, которые неслись со всех сторон в разных направлениях. Она засмеялась: можно подумать, что это фильм Чарли Чаплина. Она прошла мимо справочного бюро, возле которого в декабре встретила Дюпортуа, потом спустилась на эскалаторе в метро. Автоматическая касса была сломана, и длинная очередь выстроилась перед окошечком билетерши. Джейн с гордостью достала из своего кошелька проездной билет на метро, который купила еще в декабре и который придавал ей вид коренной жительницы Нью-Йорка, — единственная память о том вторнике в Манхэттене. Теперь она даже не смогла бы описать лицо Торбена: только и осталось, что смутное воспоминание о его мелких зубах под розовой верхней губой и о светлых усах; ни поцелуев, ни объятий — как не бывало. Незначительное событие без последствий — разве что Франческо пришлось заплатить за него вместо нее. В самом метро толпа людей, бежавших в разные стороны, была еще более плотная, чем на вокзале. Джейн вышла на перрон и прикрыла уши ладонями, чтобы не слышать ужасного грохота колес электропоезда, въезжавшего на станцию. Если подумать, то сама концепция города была чистым бредом.
Через пять минут, выйдя на Юнион-сквере, она уже шла вместе с толпой по Бродвею, и у нее кружилась голова от людского столпотворения, сплошного потока машин и гудящих клаксонов. Какой-то здоровяк, которого чуть задело такси, так как он слишком рано ступил на проезжую часть, с силой ударил по багажнику кулаком и взревел: «Сукин сын!», — но ни один пешеход, казалось, этого не заметил. Чтобы жить в Нью-Йорке, нужно пройти специальную подготовку. За два месяца постельного режима Джейн разучилась защищаться. Только повернув налево на Университетскую площадь, она почувствовала себя как дома. Молодые люди в вычурных нарядах гурьбой неслись вниз по улице. На многих из них были расклешенные брюки, снова входившие в моду. Джейн прошла мимо «Ньюз-бара», ресторана «Джепоника», в котором было полно народу, мимо супермаркета, кафе «Дин и Делючия», остановилась, чтобы купить букетик нарциссов, повернула вправо на пешеходную улицу, по обе стороны которой возвышались невысокие домишки, и наконец вышла на Пятую авеню. Безумная радость, которую она уже несколько месяцев пыталась сдержать, постепенно овладевала ею. Улыбка играла на ее лице. Мужчина, который шел ей навстречу, с интересом окинул ее взглядом. Еще три минуты — и она увидит Франческо.