– Холодно. Надо бы тебе одеться потеплее, – сказала наглянка, поворачиваясь ко мне. Кто-то обязан был объяснить ей, что вырез вечернего платья не предназначен для того, чтобы смотреть на него сверху вниз. Как бы там ни было, я пообещал себе, что не дам снова выставить себя в нелепом свете.
– Насчет того, что холодно, я соврал, – сказал я.
– Неужели? Так ты всем врешь или только пианисткам?
– Я вру всегда, когда могу извлечь из этого хоть какую-то выгоду.
– Тогда позволь узнать, какую выгоду ты извлек, когда соврал мне?
– Хороший вопрос. Видишь ли, ты такая сладкая, что стоит мне провести пять минут в твоем обществе, как меня уже тянет в сортир подрочить, а я не хочу, чтобы во мне пересыхали жизненные соки.
– В таком случае у меня есть еще вопросы: ты всем так грубишь или только пианисткам?
– Мне показалось, что ты за то, чтобы все могли свободно выражать свои сексуальные наклонности.
– Боюсь, что в твоем случае речь идет не о сексуальных наклонностях, а об обычном хамстве.
– Значит ли это, что только геям разрешено иметь сексуальные наклонности, или тебе кажется странным, что кого-то может волновать твое тело?
– Странным, прежде всего, кажешься мне ты.
– Поэтому вместо того, чтобы тебя трахнуть, придется утешаться всухую. Вот, пожалуй, и все, что меня в тебе интересует.
– Правда?… И почему только это?
Может показаться невероятным, но девица явно торчала от наркоты. Ошибка в расчетах: я не учел, что время от времени сталкиваешься с сумасшедшими.
– Послушай, перестань…
– Нет, я хочу знать почему.
– Почему что?
– Почему ты не хочешь меня трахнуть?
Единственное, что пришло мне в голову, – сказать правду. Когда первая ложь не срабатывает, у человека практически нет иного выхода.
– Потому что мне в тебе нравится только твое тело. Про остальное я ничего не знаю, да и не хочу знать.
– И что?… Меня тоже интересует только твое тело. Ты мне нравишься, у меня так и зудит от типов вроде тебя. Ты похож на мужика с отличной штуковиной.
Боже святый. Нет ничего хуже, чем не оправдать подобные ожидания, а есть девицы, которые мечтают о членах в полметра, поэтому я решил подстраховаться.
– Смотри не ошибись…
– Да ладно, без разницы, если у тебя маленький, я смеяться не стану. Ну так что, трахнемся? Можно подняться к тебе отсюда?
– Слушай, слушай, погоди…
Девица уже подошла к выступу верхней террасы. Поглядев по сторонам, чтобы убедиться, что ее никто не видит, она приспустила бретельки платья и вытащила груди из бюстгальтера.
– Посмотри… посмотри, какие. Я хочу, чтобы ты их погладил.
Мой петушок поневоле встрепенулся.
– Давай, скажи, как мне подняться, у меня уже все мокрое.
Я совершенно перестал что-либо соображать. Надо было категорически сказать «нет», но до чего же упоительно было глядеть на эти груди. И вместо того, чтобы категорически сказать «нет», я начал что-то мямлить.
– Обещай, обещай и поклянись честью, что после этой ночи ты никогда не попытаешься снова увидеть меня.
– Что?…
А, гори оно все синим пламенем. Сверху я показал ей проход на противоположную сторону террасы, где есть лесенка, по которой можно подняться, не рискуя, что тебя заметят из гостиной. Она снова спрятала свои сокровища под платье, бесшумно поднялась по ступенькам, и я принял ее в свои объятия. При первом же откровенном прикосновении ширинка у меня взбухла, как пирамида Микериноса; прижавшись к ней лобком, она заметила вздутие, высвободилась и толкнула меня к стеке без окон напротив уборных. Я шмякнулся о стену, Кармела предупредила меня, чтобы я вел себя тихо, и начала расстегивать мне ремень. Вдруг, не в силах долее сдерживаться, она приложила ладонь к моему паху, словно прикидывая, что такое может оказаться в брюках. Потом спустила молнию, сунула руку в промежность и попыталась ухватить шишку поверх трусов. Не так-то все просто, милочка. Избрав лучший вариант, она присела передо мной на корточки и не без труда стянула с меня трусы, оставив полы рубашки свободно болтаться. Ее прерывистое дыхание немного успокоилось, когда, откинув полы рубашки, она узрела мой воспроизводящий орган в атакующем положении. Мельком оглядев его, она ухватилась за конец всей рукой.
– Ну, конечно, салют устраивать поводов нет, но в общем ничего, – сказала она, немного меня успокоив, особенно этим своим «ничего».
Внезапно я почувствовал теплое, мягкое, влажное прикосновение, которое ни с чем не перепутаешь, и, посмотрев вниз, увидел, что она припала к только что одобренному инструменту. Ничего не поделаешь: стоит на минутку утратить бдительность, и эти прогрессистки тут как тут, готовые проглотить твой член.
– Не надо, прекрати… – сказал я.
Девица подняла на меня удивленное лицо, по-прежнему сжимая в руке мою пику.
– Тебе что, не нравится?
– Не очень. Давай, подымайся.
Из-за отсоса мне пришлось немного попятиться, и я замешкался, задирая ей юбку и шаря под ней. «А что тебе нравится?» – спросила она. «Вот эта твоя штучка, здесь», – ответил я, разведав территорию настолько, что мог указать на то, что мне нравится, с абсолютной точностью. Она подняла ногу, упершись коленкой в стену за мной и предоставив мне возможность пробраться в трусики и проникнуть средним пальцем в щель. Чистейшие воды. Она принялась целовать меня в губы, щеки, лоб, благодаря меня так, будто это извержение было моей заслугой. Струи, потоки. Ниагара. «Вставь мне», – сказала она, и предложение показалось мне своевременым. Я еще выше задрал ей подол, рукой спустил трусики так, чтобы она могла высвободить ногу, и жестом предложил оседлать меня. Она так и сделала, но оказалась слишком тяжелой; я не смог поднять ее достаточно высоко, и моя палка распласталась по внутренней стороне ее ляжки, волосатой и влажной, как мечущаяся в лихорадке нутрия. Пришлось развернуться, развернуться на сто восемьдесят градусов и прижать ее спиной к стене – иначе завершить маневр было невозможно. Мне это удалось тремя маленькими прыжками, плотно сведя ноги, и когда в одышливой спешке мы наконец пристроились к стене, у меня уже не было ни малейшего намерения сдерживаться: всего несколько глубоких заходов, каждый из которых она сопровождала протяжным «о», и вдруг я почувствовал, как у меня дрожат ноги под тяжестью ее тела, обвившего меня, как вьюнок. Я хотел было удержать позу, чтобы продлить ее короткие сладостные конвульсии, но мне удалось лишь дать ей несколько секунд потереться о себя: меня шатало, моя игрушка и я – оба обвисли, обмякли, и я погрузился в глубокую печаль колосса на глиняных ногах.
– Прости, но придется тебе слезть. У меня подгибаются колени, и кончится тем, что мы сломаем себе шею.
Должно быть, я произнес это так серьезно, что она рассмеялась. Этого только не хватало. Оставшихся сил мне явно недоставало, чтобы поднять ее, нужно было, чтобы она помогла мне, иначе все ее платье порвалось бы в клочья о грубо оштукатуренную стену. Кармела продолжала смеяться, мне тоже попала в рот смешинка, так что мы потихоньку сползали по стене, пока не застыли, полуприсев, в весьма щекотливом положении: я – со спущенными до половины штанами, она – с задранной юбкой и свисающими с туфли трусиками.