– I que, Pau, com va la feina?… [35]
Это был дядюшка Фредерик Конзергент, который терпеть не может, когда его называют Федерико, но который всегда зовет меня Пау. Обычно, начав с какой-нибудь невинной шутки, он под конец принимается искушать меня вакантными руководящими должностями в учреждениях с неслыханными названиями (восходящих, конечно же, к коза ностра). Долгие годы я никак не мог взять в толк этой нелепой настойчивости, пока наконец не понял, что все эти сумасбродные предложения – всего лишь скрытая шутка.
Я ответил на вопрос со всем лаконизмом, на который был способен, чтобы проверить, удастся ли мне лечь в дрейф, не наводя тень на плетень. Но не тут-то было: только я приготовился задрейфовать, как меня накрыло волной с кормы, и дядюшка Фелипе, приближаясь с подветренной стороны с наведенными пушками, не дал мне времени сменить галс.
– Я бы на твоем месте подыскал себе девушку и женился. Оставаться холостым в твоем возрасте нездорово.
Изрек его превосходительство генерал. По крайней мере, он воздержался от того, чтобы закончить свой призыв каким-нибудь военным кличем, – с годами воинственный дух в нем поугас. Но перекрестный огонь продолжался еще довольно долго, так что в трюмах у меня начала скапливаться вода. Я не стал сразу же выбрасывать белого флага, но, когда к боевым действиям подключился папенька, мне не оставалось ничего иного, кроме как убрать кливер и фор-стаксель, а когда к общему хору присоединилась маменька, пришлось поставить топсель, и я уже приготовился избежать бури, жертвуя всем такелажем. Даже кандидатка в Неподражаемые Тещи ввязалась в потасовку; только тетушка Асунсьон и Отец Невесты оставили меня в покое, хотя особой помощи от них тоже не было. Самой упрямой и опасной, как всегда, оказалась тетушка Саломе. С умным видом, столь характерным для приверженцев научно-популярной литературы, она насела на меня, дабы выведать все насчет моих «любовных разочарований». В свете учености тетушки Саломе всем стало окончательно ясно, что мое очевидное женоненавистничество можно объяснить только невротической реакцией на крах юношеских ожиданий в сентиментальном преломлении. Ее нападки были такими яростными, что я вынужден был распустить канаты, которыми марсель крепится к бизань-мачте, и заметил тетушке Саломе, с напыщенными олицетворениями, которые не в силах теперь воспроизвести, что, возможно, в моем случае речь идет не о женоненавистничестве, а о самой расхожей мизантропии. Все втуне: чем больше научных теорий сходится в одной точке, тем труднее людям руководствоваться здравым смыслом. Так развивались события, но наконец кофе был выпит и таким образом соблюдены все приличия, подобающие семейному ужину. При прощании мне удалось отделаться вышеупомянутыми поцелуями и рукопожатиями, и папенька, что было совершенно беспрецедентно, пошел провожать меня до дверей. Я ожидал чего-нибудь в этом роде, думал, что он будет искать возможности довести до конца разговор, прерванный в Отделе современного искусства. Но на этот раз я затаил на него злобу и держался на дистанции. Было очень некрасиво, что почти сразу же после наших откровений перед картиной он выступил против меня за столом, подзадориваемый, что было еще оскорбительнее, нашими двумя злейшими общими врагами. Папенька – человек податливый, но должен признать, что в общем его возвышает в моих глазах определенное благородство характера, так что я приписал его погрешности против fair play [36] переменчивости нрава, приходящей с возрастом. Однако неприятный осадок остался.
– Погоди, я должен переодеться. Я оставил свою рубашку в твоей гардеробной.
– Не забудь взять и эту куртку.
– Сожалею, но, если ты хочешь избавиться от нее, придется включить ее в завещание вместе с причитающимися мне двадцатью пятью миллиардами.
Бедный старик не помнил, что он такого плохого сделал, и не понимал, чем вызвано мое раздражение, но на лице его появилось некое подобие улыбки, словно он старался учтиво отреагировать на шутку, сути которой не понял. Мне пришло в голову, что временами я чересчур суров с ним, несомненно, потому, что я человек мягкий и сентиментальный: какой уж есть. Я зашел на кухню попрощаться с Бебой, а когда вернулся в коридор, было больно видеть, как он стоит там, поджидая меня, патетически опершись на свои костыли. Я даже примиряюще похлопал его по плечу – не слишком сильно, чтобы он не потерял равновесия.
– Будь осторожнее, – сказал я.
– Это ты будь осторожнее. Не хочу тебя просить навещать нас, но хотя бы звони. И не вздумай ни словом обмолвиться об этом деле матери.
Садясь в лифт, я самым нелепым образом чувствовал себя виноватым в чем-то и подумал, что неплохо бы встряхнуться. Мысль напиться не привлекала меня – я напиваюсь с удовольствием, только когда совершенно счастлив, – но мне не приходило в голову, что еще можно сделать со своим бренным телом. Только сев за руль Бестии, я решил, что следующие два часа буду побивать рекорды скорости. Я проехал по Диагонали в направлении шоссе А7, постоянно поглядывая в зеркало заднего обзора. Заехал на бензоколонку в Молинс-де-Рей, чтобы Багира могла хорошенько утолить жажду перед началом гонки. За мной съехал с магистрали белый «опель-кадет» устаревшей модели GSI. Я попросил, чтобы мне залили полный бак, а сам зашел в лавочку купить сигарет. Один из двух типов, ехавших в «опеле», зашел вслед за мной и взял бутылку воды. Лет тридцати, внешность грубоватая, но отнюдь не криминальная; он тщательно избегал смотреть мне в лицо. Я заглянул в сортир и, выйдя, обнаружил, что «опель» стоит все там же и покупавший воду тип притворяется, что проверяет давление в колесах. Они тоже подстроились к транспортному потоку вскоре после того, как это сделал я, следивший за ними через зеркало заднего вида, и довольно долго тащились за мной, не обгоняя, хоть я и шел не больше ста. Я больше не сомневался, что это типы, которых нанял папенька для слежки за мной, но справлялись они со своей задачей хуже некуда.
Через полтора часа, поглощенный упоительным чувством беспрепятственного движения по знакомому шоссе, я внезапно увидел пред собой купола Пилар, и мне пришлось развернуться, снова взяв курс на Барселону.
Меня волновало, до какой степени дотошной была слежка, которую снарядил за мной папенька. Не говоря уже о простой щепетильности, видели ли они, как я устроил ночной дозор на улице Жауме Гильямет, сидя в Бестии вместе с Дюймовочкой? А если так, то: как они могли это истолковать? Смогли ли угадать особый интерес, который я проявляю к дому номер пятнадцать? Неизвестности вокруг было хоть отбавляй.
Теперь я знаю, что поступал правильно, обдумывая все эти вопросы, но тогда я чувствовал себя нелепо: было несомненно, что The First похитили ради выкупа, и остались считанные часы до того, как кто-нибудь попытается выйти на связь с папенькой. Как бы там ни было, я возвращался в Барселону, сделав крюк, чтобы въехать со стороны Меридианы, когда мне пришла мысль, что неплохо бы навестить «Женни Г.». Было ясно, что эта идея связана с моим потаенным желанием довести приключение до конца, но я обманул себя, притворившись, что хочу только отпраздновать разрешение всех загадок и тайн и по большому счету распрощаться с Багирой и кредитной карточкой. Скоро я снова стану Пабло Балу Миральесом, пешеходом без гроша в кармане. И тут я с сокрушением вынужден был констатировать, что, доведись мне выбирать между вечной жизнью в Интернете и эфемерным удовольствием реально сидеть за рулем «лотуса эспри», я, несомненно, предпочел бы «лотус». Но менять жизнь было уже поздно.