Даже в сгущающихся сумерках он разглядел кроличьи зубы Бристоу и напряженный взгляд его подслеповатых глаз.
— Сколько ты ни лебезил перед матерью, сколько ни изображал преданного сына, ты никогда не был первым, ведь правда? Она всегда больше любила Чарли. И остальные точно так же, в том числе и дядя Тони. А когда Чарли погиб и ничто больше не мешало тебе стать центром внимания, случилось непредвиденное. В семье появилась Лула, и все начали ходить на цыпочках вокруг Лулы, заботиться о Луле, обожать Лулу. Возле смертного одра вашей матери даже нет твоей фотографии — там только портреты Чарли и Лулы. Ее любимчиков.
— Да пошел ты, — взорвался Бристоу, — пошел ты, Страйк! Что ты понимаешь? У самого мать — последняя шлюха, а он еще пасть разевает. Загнулась небось от сифилиса, скажешь, нет?
— Неплохо, — покивал Страйк. — Как раз собирался спросить, изучал ли ты мою личную жизнь, когда искал себе марионетку. Зуб даю, ты думал: раз моя собственная мать умерла молодой при сомнительных обстоятельствах, я посочувствую бедному, скорбящему Джону Бристоу, скажешь, не так? Ты думал, что уж со мной-то разыграешь свой гнусный план как по нотам… Ну ничего, Джон: если твои адвокаты не докажут, что ты психопат, бьюсь об заклад, они свалят все на твое воспитание. Нелюбимый. Отверженный. В тени брата и сестры. Всегда чувствовал себя обделенным, ведь так? Я заметил это еще при нашей первой встрече, когда ты так трогательно разрыдался, вспоминая, как маленькую Лулу по дорожке внесли в твой дом, в твою жизнь. Родители даже не взяли тебя с собой, когда поехали за ней, верно? Тебя, как щенка, оставили дома — сына, которого после смерти Чарли им стало мало, сына, который вот-вот должен был снова отойти в тень.
— Я не собираюсь это слушать, — прошипел Бристоу.
— Тебя никто не держит, — ответил Страйк; в сгущающихся сумерках он больше не мог разглядеть глаза Бристоу за толстыми линзами очков. — Что ж ты не уходишь?
Но адвокат так и сидел в ожидании доказательств, подергивая одной ногой и, как под краном, потирая руки.
— Второй раз было легче? — тихо спросил детектив. — Убить Лулу оказалось проще, чем убить Чарли?
Бристоу открыл было рот, обнажив кроличьи зубы, но не проронил ни звука.
— А Тони ведь знает, что это ты, правда? Вранье, что после смерти Чарли он говорил гадкие, жестокие вещи. Тони был поблизости: он видел, как ты на велосипеде уматывал с того места, откуда столкнул Чарли. Это ведь не кто-нибудь, а ты подначил брата проехать по самой кромке? Ты позволил ему подъехать близко к краю? Я знал Чарли: он легко велся на любые подначки. Тони увидел на дне карьера тело Чарли и сказал вашим родителям, что, по его мнению, это сделал ты, правильно? Вот почему отец дал ему пощечину. Вот почему мать упала в обморок. Вот почему Тони отказали от дома: не потому, что он сказал, будто бы твоя мать вырастила преступника, — он этого не говорил; он сказал своей сестре, что она растит психопата.
— Это… Нет! — прохрипел Бристоу. — Нет!
— Но Тони не стал полоскать грязное белье. Он держал рот на замке. Правда, слегка запаниковал, когда услышал о намерении твоих родителей взять на воспитание девочку, ведь так? Он звонил им, пытался отговорить. У него были все основания для беспокойства, согласен? Думаю, ты всегда побаивался Тони. Какая злая ирония судьбы: он сам себя загнал в угол, когда вынужден был подтвердить твое алиби при расследовании смерти Лулы.
Бристоу промолчал. Его дыхание участилось.
— Ему понадобилось обставиться: якобы в тот день он был в другом месте — в любом другом месте, только не в отеле, где развлекался с женой Киприана Мея, вот он и выдумал, что ездил обратно в Лондон проведать больную сестру. А потом до него дошло, что как раз в это время в квартире его сестры находились вы с Лулой. Но племянница уже погибла и не могла вывести его на чистую воду; ему не оставалось ничего другого, кроме как притвориться, что он видел тебя через дверь кабинета, но не заглянул поздороваться. А ты его поддержал. Вы оба нагло врали, пытаясь разгадать, что задумал другой, но боялись задавать вопросы. Думаю, Тони твердил себе, что разберется с тобой после смерти сестры. Вероятно, успокаивал свою совесть. Но все же ему было неспокойно, вот он и попросил Элисон за тобой приглядывать. А ты тем временем впаривал мне, как вы с Лулой трогательно обнялись и примирились перед ее возвращением домой.
— Я был там, — хрипло прошептал Бристоу. — Я находился в квартире матери. Если Тони там не было, это его проблемы. Тебе не доказать, что меня не было.
— Я доказываю утверждения, а не отрицания, Джон. Речь лишь о том, что все твои алиби развеялись в прах, если не считать показаний твоей оглушенной таблетками матери. Но чисто теоретически давай все же предположим, что в то время, когда Лула сидела у вашей полуживой матери, а Тони трахал Урсулу в каком-то отеле, ты по-прежнему прятался в квартире номер два и обдумывал более радикальный способ решения своих финансовых проблем. Ты выжидал. Потом нашел в шкафу черные кожаные перчатки, присланные кем-то в подарок Диби, и надел, чтобы нигде не оставить своих пальчиков. А вот это уже выглядит подозрительно. Не ровен час, кто-нибудь подумает, будто ты замышлял действия насильственного характера. Наконец, вскоре после полудня, Лула возвращается домой, но, к сожалению для тебя — а ты наверняка смотрел в глазок, — не одна, а с подругами. В итоге, — голос Страйка стал жестче, — твое положение становится совсем незавидным. Защита, конечно, могла бы настаивать на версии непредумышленного убийства: несчастный случай, легкая стычка — и Лула падает с балкона. И все было бы хорошо, но есть одна загвоздка: ты слишком долго просидел в засаде, зная, что у сестры гости. Человек, помышляющий лишь о том, чтобы вытрясти из сестры кругленькую сумму, мог бы, конечно, дождаться, когда она останется одна, но ты уже это пробовал — и ничего не вышло. Так почему было не подняться к ней домой: она, скорее всего, повеселела да к тому же не стала бы скандалить в присутствии посторонних. Уж сколько-нибудь выписала бы, чтобы только отделаться.
Страйк почти физически ощущал волны страха и ненависти, исходящие от скрываемой мраком фигуры по другую сторону стола.
— Но вместо этого, — сказал он, — ты ждал. Ждал весь вечер, видел, как она вышла из дому. К тому времени ты, должно быть, уже был на взводе. Но зато успел наметить предварительный план. Ты наблюдал за улицей; точно знал, кто есть в здании, а кого нет; прикинул, можно ли будет смыться по-тихому, без свидетелей. Ну и напомним для справки: ты уже убивал. А это меняет дело.
Бристоу резко дернулся, даже нагнулся вперед; Страйк напрягся, но Бристоу остался сидеть на месте, а Страйк ощутил незакрепленный протез, прислоненный к ноге.
— Глядя из окна, ты увидел, как Лула одна вернулась домой, но у входа все равно толпились папарацци. Вот тут ты приуныл, да? И вдруг — о чудо! будто сама судьба решила помочь Джону Бристоу! — они разошлись. Почти уверен, им что-то шепнул постоянный водитель Лулы. Его хлебом не корми — дай пообщаться с прессой. Улица опустела. Момент настал. Ты натянул толстовку Диби. Большая ошибка. Но признай, тебе столько раз везло, что хоть где-то должен был случиться прокол. И тогда — здесь я отдаю тебе должное, потому что долго ломал над этим голову, — ты вытащил из вазы несколько белых роз, правильно? Вытер стебли — не так тщательно, как следовало, но все же, — вышел с цветами из квартиры номер два, снова оставив дверь приоткрытой, и по лестнице поднялся на этаж выше. Кстати, ты не заметил, что со стеблей немного накапало. Уилсон потом даже поскользнулся. Ты постучался в дверь. Лула смотрит в глазок — и что она видит? Белые розы. До этого она стояла на балконе и смотрела на улицу — поджидала своего новообретенного брата, а он тут как тут — умудрился зайти так, что она и не заметила! В волнении она открывает дверь — и ты уже в квартире!