Лена поняла, что больше она не может лежать, притворяясь спящей. Она тихонько встала и пошла в кухню.
Что помогает полиции найти убийцу? Наличие мотивов, возможностей… свидетели и орудие убийства. Мотив у нее есть – развод. Но об этом еще никто не знает. Даже дети. А следовательно, если она будет вести себя как ни в чем не бывало, никто об этом мотиве никогда не узнает. Главное – держать лицо, что она, к счастью, и делала. Дальше… Умереть он должен не дома, лучше всего – на работе. И яд надо достать действенный, но общедоступный. Чтобы полиция не могла потом выйти на нее через продавца. Это будет самым сложным… От этих черных мыслей Лена испытала такой подъем, что даже грядущие сложности не испортили ей настроения.
В первые три дня после принятия этого судьбоносного решения она себя чувствовала почти счастливой. Коллеги по работе даже стали интересоваться, что с ней произошло, пришлось ей придумывать какие-то оправдания, но аккуратно: потом, после убийства, ее коллег спросят, не заметили ли они в Лене каких-то странностей, те вспомнят о перепадах ее настроения и приведут придуманные ею оправдания, а полиция примется все проверять, и вот тут накладок быть не должно.
– Чепуха. Стыдно говорить, – краснея, тихим шепотом отвечала коллегам Лена. – У нас с Толиком сейчас словно второй медовый месяц начался. В нашем возрасте это настоящее безумие!
Коллеги ее уверяли, что она еще молода, что с таким мужем ей просто повезло и что при таких отношениях еще и родить можно – и тут же теряли к ней интерес.
По вечерам Лена усиленно искала в компьютере полезную информацию о ядах, об их составах, о способах отравлений, об эффективности и методах получения ядовитых веществ. Дети спокойно учились, муж жил своей новой жизнью, ожидая дня развода. Но, к счастью, жил он в их квартире и попыток рассказать детям о грядущих переменах в их жизни не предпринимал, что Лену полностью устраивало. Что ее удивляло в этот период, так это полное равнодушие детей к происходившему в доме, в семье. Раньше они не реже четырех дней в неделю ужинали всей семьей. Теперь же Анатолий появлялся дома лишь поздно вечером и, как правило, абсолютно сытый. С Леной они почти не разговаривали, и даже его общение с детьми стало каким-то отстраненным, натянутым.
Никита с Полиной ничего не замечали. Они учились, бегали на тренировки и дополнительные занятия, сидели в Интернете и словно бы не видели, что творится в доме, но Лене и это было на руку. Плохо было другое. Время шло, а никакого решения проблемы она не находила.
Существовало огромное количество действенных современных ядов, действовавших медленно и эффективно, или мгновенно и эффективно, и даже таких, которые полностью распадались в организме после смерти жертвы, так что их никак нельзя было бы выявить. Но все они были труднодоступны. Нет, их можно было купить, но Лена уже вывела аксиому о том, что обнаружение такого яда неизбежно выведет полицию на продавцов, а они сдадут ее. Впервые в жизни Лена пожалела, что она не химик. В Интернете давалась куча рекомендаций, как получить то или иное снадобье, приводились формулы… Но она совершенно ничего в этом не понимала, а самое главное, понятия не имела, где достать исходные вещества.
Время шло. Выход не находился. Лена теряла уверенность. Она с ужасом смотрела на календарь, считая в уме дни и недели. Она не могла делать никаких заметок, не могла ни с кем поделиться, даже постоянно нараставшее внутреннее напряжение ей приходилось держать под контролем. Все должно быть как всегда, твердила она себе, как мантру. На работе за ней наблюдали коллеги, дома – дети. Единственное место, где она чувствовала себя свободно и могла расслабиться, был транспорт. Иногда она мечтала сесть утром в трамвай и ехать на нем куда угодно до самой ночи. Но плакать в транспорте тоже было нельзя. А плакать хотелось, все чаще и чаще Лена чувствовала приступы невроза, иногда она была готова сорваться, ей стоило огромных усилий сохранять привычное, ровное свое отношение к окружающим. Каждая мелочь грозила вывести ее из себя, чиркала по нервам, словно медиатор по струнам гитары.
Дошло до того, что ей пришлось купить сильнодействующее успокоительное, переложить таблетки в пачку из-под мезима и принимать потихоньку от окружающих.
Она с трудом заставляла себя встречаться c подругами, но отказать им было нельзя. Это нарушило бы обычный ход ее жизни. Ссылаться на вымышленные болезни тоже было нельзя, у полиции не должно будет возникнуть никаких подозрений. Она не должна лгать. Даже мелкая ложь может повлечь за собой большие неприятности. Например, она откажется от встречи с подругой, сославшись на плохое самочувствие, а полиция, поговорив с ее детьми или коллегами, выяснит, что в этот день Лена чувствовала себя хорошо и никому ни на что не жаловалась. Она, чтобы оправдаться, скажет, к примеру, что просто забыла о встрече, а полиция заявит, что это невозможно, она же сама отменила встречу. Ах да, скажет Лена, запутываясь все больше, я ходила по магазинам, забыла о встрече и вспомнила, когда уже было поздно. А что вы купили, спросят в полиции, и ей вновь придется выкручиваться и что-то врать. Этого нельзя было допустить. Вся мировая детективная литература учит, что убийцы попадаются именно на мелочах, а еще чаще – на вранье. Поэтому врать нельзя ни в коем случае. Мелкое вранье рождает большие подозрения.
И Лена тянула лямку, улыбаясь, изображая всем своим видом веселье, беззаботность и безоблачное счастье, испытывая все большую ненависть к собственной жизни и к человеку, который эту самую жизнь отравил, превратил в ад, сам при этом выйдя сухим из воды.
Да, теперь Лена ненавидела мужа, ненавидела по-настоящему. Еще никогда в жизни она не испытывала такого сильного, всепоглощающего чувства. Теперь ей стало казаться, что она вполне может ударить его – камнем, ножом, молотком – и смотреть ему в глаза, наслаждаясь видом его страданий и боли. Ее мутило от ненависти, когда ночью она лежала рядом с ним в одной кровати, глядя на его спокойное лицо, освещенное лучами фонарей, пробивавшимися сквозь задернутые шторы. Эта ненависть мешала ей спать. Она боялась не сдержаться и наброситься на него, спящего.
Если вначале его убийство было продиктовано «производственной необходимостью», холодным расчетом, было вынужденной мерой, то теперь оно превратилось в физическую потребность, острую до боли, с которой было все труднее бороться. Лена чувствовала себя так, как, наверное, чувствует себя наркоман в период ломки, которого ежечасно дразнят дозой. Как завязавший алкоголик, которого заперли связанного в комнате с бутылкой хорошей выпивки, как умирающий от голода при виде пищи, которую нельзя тронуть. Последние два месяца так страшно изуродовали ее психику, что Лена сама начала себя бояться. Она волновалась: сможет ли она потом, когда все будет кончено, стать прежней? Стать человеком… И от этого она еще больше ненавидела его. Она удивлялась его слепоте, другой человек давно бы заметил или почуял что-то неладное и перестал бы приходить домой, оборвав все семейные связи, но Анатолий был настолько слеп – или ослеплен любовью к той бабе, – что ничего не замечал, то ли считая напускное спокойствие жены истинным, то ли он уже настолько потерял интерес к бывшей семье, что совершенно перестал обращать на них внимание.