Лена вяло разбирала старые фотографии для готовившейся новой экспозиции, посвященной очередной грани общественной жизни царской семьи Романовых, когда зазвонил ее мобильник. Даже не взглянув на дисплей, она вяло взяла телефон и без всяких эмоций произнесла «алло», почти не задумавшись о том, кто же ей звонит.
– Елена Сергеевна, вас беспокоит секретарь вашего мужа.
– Добрый день, Кайса Робертовна, – поздоровалась Елена, рассматривая кружевные оборки на платье великой княжны. До чего же изящно смотрелись кружева на старинных нарядах, сейчас они почему-то утратили всякую элегантность… – Что-то случилось?
– Да. Извините, что беспокою вас, но стряслось страшное несчастье. – На этих словах секретарша сделала паузу, словно собиралась с духом, а Лена наконец ожила и оторвала глаза от фотографии. Ее сердце вдруг бешено заколотилось, дыхание стало сбивчивым и поверхностным, а зрачки расширились. Эти перемены не остались незамеченными окружающими. Находившиеся в комнате дамы обратили взоры к эпицентру надвигающейся трагедии.
– Что случилось? – ледяным от избыточных эмоций голосом спросила Лена.
– Анатолий Игоревич только что скончался у себя в кабинете, – исполненным сочувствия и переживаний голосом произнесла секретарша и вновь сделала паузу.
– Что он сделал? – глупо переспросила Лена. Неужели… все произошло? Все сработало?! Она смогла?! – Что с ним?.. Вы меня слышите?.. Как?! Как это случилось?! Да не молчите вы!
Лена уже кричала – визгливо, безобразно, тряся трубку, чтобы как-то расшевелить молчавшую секретаршу. Таких срывов с ней никогда не случалось, ни при каких обстоятельствах. Но что удивило потом Елену, когда она, уже оказавшись дома, ночью вспоминала этот дикий день, это то, как все уместно и естественно получилось. Ее реакция выглядела верной, ожидаемой. Убитая горем вдова! Еще минуту назад – счастливая женщина, чей мир рухнул в одночасье. Подобные слова и фразы Лена потом слышала краем уха от шептавшихся вокруг людей. А их на ее вопли сбежалось немалое количество…
Весть о смерти Лениного мужа степным пожаром разнеслась по музею. Все сбежались, начали ее жалеть, соболезновать, помогать… А она – то выла, то смеялась, то беззвучно плакала, тряслась, задыхалась, выпуская наружу копившийся в душе месяцами нервный стресс и нечеловеческое напряжение. В итоге коллеги вызвали «неотложку», врачи вкололи ей успокаивающее, уложили ее в кабинете директора, а вечером, когда Лена немного пришла в себя, отвезли домой.
Дома ее уже ждали родители, свекор со свекровью, дети, две подруги, двоюродная сестра с мужем, тетя Тамара, сестра отца, и тетя Лена, сестра матери. Ей что-то говорили, обнимали ее, гладили по голове, жалели, все вокруг плакали. Лена отыскала глазами детей. Они были как-то удивительно спокойны. Серьезны, но спокойны. А Никита даже время от времени что-то такое делал в планшете. Она подошла, обняла их, молча прижала к себе. Они ей ответили таким же крепким молчаливым объятием. А потом – она словно сквозь туман это помнила – ее отвели в спальню и вновь уложили.
Проснулась она уже глубокой ночью, с абсолютно ясной головой. Спокойная и счастливая. Лена с удивлением поняла, что испытывает чувство небывалой легкости, освобождения и глубокой спокойной радости. И тут по ее щекам тихо заструились слезы. Лена подождала, пока они все не выльются, не высохнут, встала, накинула халат и тихонько вышла из комнаты.
Андрей Петрович Усов сидел за рабочим столом и, подперев щеку рукой, смотрел на большой яркий плакат, висевший на противоположной стене. Белоснежный круизный лайнер скользил по бирюзовой глади моря, вдали, на горизонте, маячил поросший пальмами тропический остров.
Жена выдала ему этот плакат семь месяцев тому назад и велела повесить его в кабинете, чтобы у Андрея Петровича развивалась здоровая тяга к путешествиям и комфортному отдыху. Потому что извращенная натура Андрея Петровича всю его сознательную жизнь испытывала противоестественную тягу к средним и мелким водоемам средней полосы России, кишевшим комарьем и мухами, а также к покосившейся деревянной избе в деревне с лирическим названием Жмотовка, доставшейся ему по наследству от бабушки с дедушкой.
Проведя семь отпусков подряд в Жмотовке за чисткой щучек и окуньков, супруга Андрея Петровича выдвинула ультиматум: или они едут в этом году в круиз вокруг Европы – вынужденная жесткая экономия прошлых семи лет позволяла им это сделать, – либо она едет одна, но по возвращении ставит жирную точку в их семейной жизни.
Последнего Андрей Петрович никоим образом допустить не мог, потому что обожал супругу еще со школьной скамьи, добивался ее взаимности без малого пятнадцать лет подряд, ждал, пока не развалится ее первый брак, и лишь после ее развода и незапланированной беременности смог затащить ее в ЗАГС, где и сбылась его детская мечта. Он женился на Ирочке Крошкиной, первой красавице их класса! Так что вид белого парохода символизировал для Андрея Петровича начало какого-то нового этапа в их семейной жизни, пугающего его общей неизвестностью и даже респектабельностью.
До отпуска оставалось не больше полутора месяцев, которые Андрей Петрович планировал тихо проскрипеть, подтягивая старые хвосты, но – не тут-то было. Вчера вечером на голову Андрею Петровичу свалилось новенькое свежее дело об отравлении главврача крупной городской больницы. Дело было скверное. Во-первых, убитый – большая шишка, и кто знает, чьи интересы все это дело заденет? Во-вторых, способ убийства – отравление. В таком месте, как больница, такое под силу каждому. Медикаментов пруд пруди, и все вокруг – образованные, что делать с препаратами, знают прекрасно. Это вам не отравление с помощью сложного химического соединения одинокой пожилой вахтерши носочно-чулочной фабрики, чей племянник – кандидат химических наук. Тут все – сами себе на уме, каждого надо под подозрением держать.
Андрей Петрович вздохнул и открыл пока еще тоненькую папочку с материалами дела.
Бурмистров Анатолий Игоревич. Сорок два года. Женат. Двое детей. Морда у покойника, даже на фотографии, сытая, холеная. И до отвращения самодовольная. Видно, при жизни тот еще фрукт был! Учитывая должность покойного, врагов у него наверняка имелось предостаточно, плюс возможны «зигзаги» в личной жизни. Так что, дорогой Андрей Петрович, легкой жизни вам в ближайшее время ждать не приходится, а Ирочка как раз начала составлять список необходимых для круиза покупок. Шорты, плавки, купальники… и наверняка она захочет, чтобы он бегал вместе с ней по магазинам.
Андрей Петрович еще раз вздохнул, потер ладонью чистый высокий лоб и погрузился в работу.
Итак, умер господин Бурмистров на службе, почти в самый разгар рабочего дня, а именно в шестнадцать тридцать – шестнадцать сорок пять, и ни одна живая душа помочь ему не попыталась.
Преданная секретарша, проработавшая с ним без малого восемь лет, обнаружила его в рабочем кресле. Говорит, он еще дышал, но пока она бегала за помощью – на звонки в реанимации не отвечали, – начальник скончался. Андрей Петрович вспомнил статную, высокую, монументальную, как древняя валькирия, Кайсу Робертовну Калдвее. Да… По всему видно: покойный был эстетом и выпендрежником. Кайсе Робертовне было уже хорошо за сорок, она была крашеной блондинкой с уложенными в гладкую прическу волосами. Строгая, значительная, величавая, как скандинавская королева. Разговаривала она с легким, едва заметным эстонским акцентом. Это вам не банальное длинноногое создание в мини-юбке, двадцати лет от роду, со жвачкой за щекой. Тут чувствовался шик.