Митя допил кофе, похвалил Иоганна за легкий пышный круассан; сбежал вниз к роялю, бодро сыграл хроматическую гамму — форте, потом пиано; пожелал единственному слушателю хорошего дня и снова вернулся в номер. На миг — прихватить пальто и убедиться, что Майкл ждет. Да, за окном он увидел машину. Снег начинал подтаивать. Здорово, что день начался с белого цвета.
У служебного входа в концертный комплекс он увидел Илону — обворожительную в пальтишке с воротником из розового песца. Крашеного, Илона сама смеялась, но расцвеченная розовым она удивительно хороша. Митя вышел из машины, Илона подбежала, остановилась в нерешительности: день ответственный — и как себя вести? В конце концов выпалила: «Зато последний ответственный день!» — Митя в очередной раз подивился ее интуитивной безошибочности, она никогда не говорила ничего неуместного. Илона улыбнулась ему и подмигнула, так только у нее получалось: полностью закрыла правый глаз, а левый не шелохнулся, открыт. Правым глазом она несколько раз похлопала, пока Митя не засмеялся — громко и беспечно. Ему захотелось ее поцеловать, хоть народу вокруг уже много собралось. Он все-таки поцеловал — в щечку, но затяжно и крепко.
«Все будет хорошо, не волнуйся», — шепот у нее тоже особый, шепот-стерео, как он называл. Шепот-стерео успокаивал его мгновенно. «Обещаю», — прошелестел он в ответ, а через миг уже скрылся за дверьми. «Ну-с, началось!» — настроение у него было боевым до свиста. До вибрирующего свиста предельно натянутой струны.
Войцех Грюнер ждал его за сценой. Сказал только:
— Вчера мы сделали все, добавить мне нечего. Трактовка превосходна, мы чувствуем Барденна одинаково. Это удача. Играем так же, как вчера. Вы несколько бледны, Митя. Кофе успели выпить?
— Все в порядке, доктор Грюнер. С холода вошел, перепад температур. Еще раскраснеюсь, четыре части впереди.
— В каденции не забудьте чуть замедлить перед вступлением оркестра. И будьте уверены, я подхвачу любую фразу. Играйте «Концерт» так, как мы его сделали. Не думайте о жюри. Это не конкурс. Это концерт для публики. Договорились?
— Да, профессор. Я готов.
Звуки настраивающихся инструментов на сцене стали беспомощно тихнуть, обрываться, лишь две скрипачки замешкались, торопливо подкручивали ойкающие струны и проверяли высоту — смущенно, будто извиняясь за вынужденную задержку.
Митя вышел на сцену, уселся у рояля, поднял стул на нужную высоту, он выучил, сколько должно быть оборотов, чтоб от волнения не перепутать, потом уже не будет возможности исправить, а неудобства за роялем он терпеть не мог.
Полный зал, вытянутый стол жюри посреди. Он долго во сне будет видеть этот стол, страшное испытание конкурса — тебя вызывают не на сцену, тебя вызывают на ковер.
Грюнер занял место за пультом, Митя кивнул, подтверждая готовность, — и tutti оркестрового вступления волнами поплыло в невыспавшуюся толком публику, разгоряченную тем не менее нетерпеливым любопытством. Последний день. Вечером — результаты, кто же первый? Пари заключали, спорили, перешептывались: отчего же Кирилл Знаменский внезапно улетел из А.?.. Ждали выхода Вележева с нетерпением — стопроцентный фаворит, явный и, возможно, единственный!
Конкурсам необходимы скандалы — а на состязаниях пока все чисто да гладко, многие даже заскучали было. Слухи внесли оживление.
Фортепианное вступление заставило забыть о сплетнях и пересудах. Уверенность Вележева с первых же аккордов подчинила зал, ему с лихвой отпущено главное качество успешного концертанта — заставить слушателей услышать, исполнение его убедительно — а убедительность ведет за собой, приковывает. Концертирующий пианист — разновидность лидера, объединить толпу в едином порыве непросто. У Мити это получалось.
Страсть и боль, нега романтических грез, исповедь смятенной души, сомнение, протест, обретение веры — оттенки внутренних состояний, душевные метания композитора Вележеву будто продиктованы: поразительно, с какой холодной точностью он озвучивает страсть.
Так «Концерт» еще никогда не звучал. Новизна подхода ошеломляла. Вспоминались теперь не конкурсные секреты, а легенды о самом Барденне, по некоторым данным он был сожжен на костре как служитель дьявола. Хотя жил в то время, когда подобные вещи уже, казалось, никого не интересовали. Говорили, он продал душу в обмен на мелодии, стал членом тайного общества, сектанты вначале обожали его, а потом предали дикому и варварскому самосуду. Никто не знал, истина ли это, но знали наверняка: тайна личности композитора тревожит и поныне. На эту тему даже перестали говорить, многим представлялось дурным тоном строить предположения, забавляться домыслами. Но звучавшая музыка вряд ли написана обычным человеком. Даже если он гений.
Временами публику охватывал страх, временами — восторг, напряжение достигло предела. Митя уже доигрывал каденцию, когда едва различимый скрип в правой части рояля отвлек на секунду, показался подозрительным. Некоторая неустойчивость клавиатуры — или он теряет сознание от перенапряжения? Мысль пронеслась в сознании так же стремительно, как последние пассажи. Теперь аккордовые последовательности фортиссимо, легкая вопросительная мелодия в миноре — в последний раз, как зависшее эхо; снова модуляция в бравурный соль-мажор, возврат в главную тональность — и финал концерта, октавы, реверберирующие в басах, запоминаются зловещим, как угроза, вопросом.
Зависает беспомощно высокое «соль» последнего пассажа, сыгранного активно, но почему-то неопределенность, даже растерянность — итог концерта. Что и было основой концепции.
Митя снял руки с клавиатуры, мгновение посидел не двигаясь. Палочка дирижера застыла — и Войцех Грюнер повернулся к публике, кланяясь, потом пригласив к поклону пианиста. Митя поднялся из-за рояля, ступил шаг вперед, встал перед массивным кожаным табуретом и склонил голову в поклоне. Длинные волосы закрыли его лицо, отдельные энтузиасты уже повскакивали с мест с криками «Браво!», но в большинстве зрители будто замерли на миг, мгновение длилось, многие заново удивились, как велико его сходство с Эмилем Барденном (огромный портрет Эмиля висел на заднике: живописный символ конкурса. Написанная известным художником картина многократно меняла обладателя и, наконец, купленная на аукционных торгах муниципалитетом города А., обрела покой).
Овации только предполагали обрушиться, так бывает, когда пауза после исполнения необходима, чтоб осознать или, точнее, просмаковать услышанное, но вдруг огромный блистающий черным лаком рояль стал со скрипом крениться длинным лимузиновым корпусом вправо, клавиатура поползла вниз, правая передняя ножка каким-то образом выскользнула из резьбы, еще миг — и рояль с грохотом обрушился бы окончательно, рассыпался в щепу — но чудом удержался, ножка подпирала его, продолжая еле заметно скользить при этом. Сидящие вокруг рояля музыканты очнулись от оцепенения первых секунд и бросились спасать рояль, теряющий опору. Светловолосый верзила-контрабасист метнулся из дальней части сцены, присоединился, присел на колено и взвалил угол рояля на плечо, предотвратив неминуемое падение. Онемевшая вначале публика, затем невнятно рокочущая в изумлении, разразилась овациями, когда опасность миновала — овациями не только восторга, но и облегчения. Как будто битва выиграна, будто крепость взята. Собравшиеся не представляли себе, насколько близки к истине их ощущения!