Бесстрастного Мориарти привлекали услады иного рода — он упивался абстрактными выкладками и скрупулёзно планировал злодейства, словно искусный и терпеливый игрок в покер. Как-то раз даже заметил при мне, что для него само осуществление преступления лишь досадная и скучная необходимость, практическое подтверждение теоремы, давным-давно решённой к его вящему удовольствию.
В то утро ум профессора трудился сразу над двумя задачами. Во-первых, он вычислял время солнечного затмения, которое должно было произойти в неких отдалённых краях. Иногда суеверных туземцев удаётся убедить, что белый человек обладает таинственной властью над светилом. Чтобы вернуть солнце, могущественному сахибу отдают сокровища племени, всё, что есть под рукой. Чертовски полезный фокус, если сумеете вовремя сделать ноги {12}. Одновременно (и с гораздо большим интересом) Мориарти анализировал особенности разведения ос.
— Пчёлы — законопослушные трудяги, — вещал он высоким пронзительным голосом (вечно переходил на этот тон во время лекций), — беззаветно верны королеве, точно как наши английские увальни; всецело увлечены производством мёда, стараются ради всеобщего блага, жужжат день-деньской, беспорядочно опыляя цветы и радуя глаз недоумков-поэтов. Пчёлы жалят лишь однажды и лишь ценой собственной жизни. Об искусстве их разведения написаны бесчисленные тома, создали даже специальную науку — пчеловодство, которое исследует особенности этих добронравных и полезных насекомых. А осы способны только жалить и не обучены ничему иному. Они нападают беспрестанно, их яд неистощим. Ос повсюду недолюбливают. Дрянные создания. Мы с вами, Моран, отнюдь не пчёлы.
Мориарти улыбнулся. С его тонкими губами улыбка всегда получалась жутковатой. Похожая на череп голова качнулась из стороны в сторону. Я, как обычно, не понял, куда он клонит, но кивнул в надежде, что рано или поздно профессор доберётся до сути. До того, как сделаться записным злодеем, он преподавал, поэтому его туманные высказывания всегда содержали некую завуалированную извращённую мораль.
— Скоро, скоро наступит лето, — промурлыкал профессор, — а летом устраиваются пикники в парках, обнажаются крошечные пухлые ручки, гувернантки сплетничают, сидя на скамейках и забыв про вуали; юные цветочницы прилюдно милуются с ухажёрами. Для наших полосатых друзей это будет урожайный год. Уже скоро появится на свет первое поколение моих polistes pestilentialis. Весь мир разделяется, Моран, на тех, кто жалит, и тех, кого жалят.
— И вы, разумеется, относите себя к тем, кто жалит, — произнёс высокий голос.
Её голос.
Миссис Хэлифакс ввела в комнату «американскую соловушку».
— Мисс Ирэн Адлер, — кивнул Мориарти. — Терпимая Лючия ди Ламмермур, посредственная Мария Стюарт и, пожалуй, самая ужасная за всю историю оперы Эмилия ди Ливерпуль {13}.
— Джеймс Мориарти, вы ужасный человек!
— Такова моя работа, мисс Адлер. — Профессор чуть улыбнулся, обнажив острые зубы. — Я не утруждаю себя лицемерием.
— Должна признать, это чрезвычайно бодрит.
Она широко улыбнулась и уселась на диван, элегантно приподняв при этом край платья (так, чтобы продемонстрировать во всей красе изящные лодыжки) и грациозно изогнувшись (с таким расчётом, чтобы в откровенном декольте соблазнительно колыхнулась белоснежная грудь). Дамочка умудрилась произвести впечатление даже на Мориарти, а уж он-то вполне способен беспристрастно читать лекцию о различных сортах бумаги и подделке венесуэльских кредитных билетов, прогуливаясь по особому коридору миссис Хэлифакс (туда выходят окна специальных кабинетов, в которых её девочки денно и нощно демонстрируют восхитительные непристойности).
Я и по сей день уверен: всё могло кончиться совершенно иначе, покажи я тогда распутной Адлер, почём фунт лиха. Надо было задрать её юбки, уложить милашку физиономией на тигриную шкуру в приёмной (мёртвый зверь скалил зубы на полу, словно всё ещё злился на тот искусный выстрел, которым я его уложил) и продемонстрировать ей один из моих особых маневров. Если бы я должным образом потрудился над разнузданной янки, возможно, она оставила бы отвратительную манеру втягивать всех встречных мужчин в свои дела.
У Ирэн Адлер было по-детски ангельское лицо и тело соблазнительной шлюхи, а её голос впивался в мозг подобно стальной игле. Даже в Польше не сумела она сколько-нибудь долго продержаться в примадоннах, хотя поляки совершенно лишены музыкального слуха. Эмилию ди Ливерпуль освистали, директору Варшавской оперы пришлось пустить себе пулю в лоб, театр отказался от её услуг, и Ирэн очутилась на свободе, в Европе, к большому несчастью сразу нескольких королевских домов.
И вот теперь эта особа восседала у нас на кушетке.
— Вы понимаете, что оказываемые мною услуги достаточно своеобразны? — поинтересовался профессор.
Адлер бросила на Мориарти суровый взгляд, который слегка дисгармонировал с её приторной внешностью.
— Перед вами сопрано из Нью-Джерси, — ответила она, по-американски растягивая слова так, что Нью-Джерси прозвучало скорее как «Н-у-у-у-Дже-е-еси», — истинного жулика я сумею распознать. Не важно, профессор, какими вы занимаетесь исчислениями; вы точно такой же capo di cosa nostra, как и любой сицилийский крёстный отец, заседающий в задней комнате какого-нибудь кабаре. Это весьма кстати — мне срочно требуется провернуть одно дельце с ограблением. Capisce? [6]
Профессор кивнул.
— А кто этот краснорожий верзила, который уже с минуту пялится на мою грудь?
— Полковник Себастьян Моран, охотник на крупную дичь.
— Хорошо управляетесь с пистолетом, а, полковник? А мне показалось, вам милее нож.
Она слегка выпятила великолепный бюст и указала двумя пальцами сначала на ложбинку меж грудей, а потом на собственное лицо:
— Вот так. Лучше сюда пяльтесь, в глаза.
Я хмыкнул и перевёл взгляд. Незачем наряжаться в такое платье, если не хочешь, чтобы на тебя таращились. Ох уж эта женская логика!
— Дело вот в чём, — начала она, — вы слышали о герцоге Стрелсау?
— Михаэль Эльфберг по прозвищу Чёрный Михаэль, третий в списке наследников руританского королевского дома.
— Именно, профессор, он самый. Нынешний сезон — сплошная скука, и я позволила себе чуть поиграть с Чёрным Михаэлем. Его прозвали так из-за цвета волос: единственный брюнет в поголовно рыжем семействе. К тому же отличается весьма мрачным характером, так что прозвище удачное во всех отношениях. Наши с ним игры сфотографировали. Получилось, можно сказать, настоящее произведение искусства. Шесть снимков. В полный рост. Во всей красе. Если эти фотографии увидят свет — моей репутации конец. Понимаете, я пала жертвой шантажистов!
Её голос дрогнул. Она поднесла к глазам носовой платок и промокнула слезу, а потом застыла в живописной позе — вылитая попранная добродетель. Мориарти покачал головой. Ирэн фыркнула и спрятала платочек в рукав платья.