Мимо набережной проплывал корабль, забитый маленькими вопящими созданиями в матросских костюмчиках. Синие ленточки развевались на ветру. Жуткий вой — всего лишь пароходный гудок, а никакая не баньши. А создания — всего-навсего школьницы на экскурсии, дёргающие друг друга за косички, а не подданные короля Брайана.
С самого происшествия на рынке я был на взводе. Непривычное ощущение. Да, это дело — настоящее испытание для чьих угодно нервов.
Я завернул монету в платок и передал её низкорослому курьеру (не чертовому лепрекону, а Фэнни Замарашке) со строгим наказом отнести на Кондуит-стрит. Захочет сбежать с ценной безделушкой — пусть вспомнит об участи, постигшей шестерых ирландцев. Профессиональная сирота умчалась с такой скоростью, словно за ней гнались черти.
А я запрыгнул в подъехавший кеб (он-то и привёз меня сюда) и крикнул Бацу, нашему лучшему извозчику:
— В оперу. Плачу шиллинг сверху, если опоздаем к первому акту.
Некоторые бранят оперу за недостаточный реализм: пышнотелые развратницы, хохочущие злодеи, кинжалы, шум, самоубийства, кражи, предательства, нескончаемые рыдания, взрывы, кубки с ядом и, наконец, занавес опускается на сцену, заваленную трупами. Ну что ж, добавьте сюда тигров — и вот вам моя жизнь. Коварства, кровопролития и голосящих женщин мне вполне хватает дома, так что спасибо большое, как-нибудь обойдусь без оперы.
А ещё я не люблю её из-за итальянского происхождения. Макаронники — самая поганая разновидность белого человека, дешёвая имитация французов. Эти смуглые улыбающиеся трусы с напомаженными волосами так и норовят всадить вам нож в спину.
Скандальная история с сокровищами Мадонны весьма в итальянском духе и идеально подходит для оперы. Столь замороченный сюжет никак не может обойтись без музыки.
Трофей, добытый кузнецом Дженнаро (известным ещё как Дженнаро Проклятый и Дженнаро Мертвец), перебывал у целой толпы воров по всей Европе. Ни одному из них, разумеется, не пришло в голову вернуть драгоценности и извиниться, хотя неумолимая Каморра поклялась убить любого, кто присвоит сокровища себе. Все старались побыстрее сбыть их с рук или же припрятать, «пока не улягутся страсти». Засмотревшись на камни, дураки забывали: Каморра — единственная в мире итальянская организация, которую можно назвать эффективной. Эти ребята мстят обидчикам по пятое колено включительно, так что вряд даже чьим-либо правнукам удастся извлечь выгоду из самоцветов.
Как я уже упоминал, последним хозяином сокровищ стал безмозглый Джованни Ломбардо, бутафор из Королевской оперы. Драгоценности достались ему от такого же безмозглого кузена, который спустя несколько часов после передачи посылки скончался от стрихнина в пирожной лавке на Друри-лейн. Ломбардо укокошили в его мастерской в Излингтоне: зажали голову в тисках и просверлили в черепушке несколько дырок. Полиция нашла окровавленные коловорот и буравчик в опилках на полу.
«Хармсворт пресс» упомянула это преступление в передовой статье: «Ещё одно печальное свидетельство пагубного влияния кровопролитных сцен, ежевечерне разыгрываемых по-итальянски» (хотя точно такие же сцены ежедневно печатаются по-английски в газетах, но кого это волнует). Журналиста нимало не смущало, что «Фауст» — французская опера. Французов обычно клеймят за распущенность и вольнодумство, а итальянцев — за кровожадность и трусость. Если иностранцы перенимают друг у друга пороки — как тут англичанину не запутаться, поэтому бог с ними, с фактами.
Согласно хармсвортской версии (а Скотланд-Ярд «серьёзно принял её к сведению»), виноват был во всём некий сумасшедший любитель оперы, чей рассудок помутился от созерцания многочисленных сценических убийств и ужасов. Злоумышленник якобы больше не мог довольствоваться свиной кровью, брызгающей из заколотого недругом тенора, или головой из папье-маше, скатывающейся с гильотины, где только что казнили инженю. Гипотетический злодей окончательно свихнулся и решил в реальной жизни воссоздать любимые кровавые сюжеты. Берегитесь, лондонцы!
Так что возле оперы толклась целая толпа дамочек с плакатами. Одна нацепила мне на лацкан значок «Требуем запретить иностранное непотребство». Я уверил старую каргу, что скорее засуну собственных детей в печную трубу, чем покалечу их нежные ушки непристойными завываниями так называемых певиц. Жаль, уже никому не нужны несчастные сиротки для прочистки пушек и других труднодоступных мест, а то бы я неплохо подзаработал. Разве что матери моих многочисленных отпрысков (в основном темнокожие туземки из отдалённых концов империи) потребовали бы свою долю.
Я болтал с протестующими и в то же время как бы невзначай оглядывался по сторонам. Подозрительных смуглых прохожих вокруг Ковент-Гардена ошивалось не больше обычного. То есть решительно любой прохожий мог оказаться убийцей из Каморры. Да ещё одна или две дамочки прятали лица под вуалью.
В черепе у Ломбардо провертели две среднего размера дырки, одну маленькую (так, почти и не дырку) и одну большую. Последняя, видимо, послужила причиной смерти. Он рассказал, где сокровища, когда начали третье отверстие. А последним его прикончили. Очень по-итальянски.
Ломбардо интересовался у лондонских скупщиков краденого ценами на драгоценные камни. И пауку, засевшему в центре паутины, мигом стало об этом известно. А ещё Мориарти знал, что плотник изготавливает реквизит для текущей постановки в Ковент-Гардене. Вот так профессор и вычислил, где спрятаны сокровища. В третьем акте «Фауста» Маргарита, глупая шлюшка в главной роли, надевает присланные Мефистофелем украшения, смотрится в зеркало и исполняет так называемую арию Маргариты с драгоценностями («Ah! Je ris de me voir si belle en ce miroir!» [15] — как её якобы красят побрякушки). От этой самой арии у меня всегда ноют зубы, даже если её просто кто-нибудь напевает себе под нос.
Мы знали о местонахождении сокровищ благодаря гениальности Мориарти. Дон Рафаэле — благодаря умению грамотно сверлить. Членам Каморры не помешало бы почитать Эдгара Аллана По — сэкономили бы силы и время {39}. Единственным, кто ни о чём не подозревал (помимо, разумеется, Скотланд-Ярда), была Бьянка Кастафиоре, молодая упитанная дива, с триумфом исполнявшая партию Маргариты.
Некоторые злые языки утверждали, что «миланский соловей» гораздо эффектнее смотрелась бы на сцене с мешком на голове. Однако у Кастафиоре были и ярые поклонники. Знаю я таких. В заведение миссис Хэлифакс захаживают подобные любители — постоянные клиенты валлийской девки по прозвищу Тесси Слониха.
В фойе оперного театра я решил, что проклятие баньши всё-таки меня настигло: по всему театру разносился жуткий вой.
Да это же чёртова ария!
Швейцар с опаской смотрел на трясущуюся хрустальную люстру. Из зала какая-то разъярённая мамаша выводила рыдающего малыша (следом семенил папаша, на лице у которого было написано явственное облегчение). Клянусь, из ушей у них текла кровь. Снаружи радостно выли собаки. Серебряные коронки на моих зубах заныли.